Позже он беседовал один на один с Эйриком. А еще позже Эйрик наедине с Гуннхильд пересказал своей королеве все, что было сказано между ними.

Его усмешка сияла, разгоняя холодные колеблющиеся тени от ламп, заполнявшие королевскую спальню.

— Конечно, он не стал прямо говорить, что выступает против короля Эдреда. Но он намекал — и его намеки были куда яснее, чем даже те, которые я получал из Дублина, — на то, что мы могли бы заключить союз. Он держал бы Северную Нортумбрию, я — Йорк, и вместе мы могли бы отразить любое нападение с юга. Прежде всего — и в этом он прав — мне понадобятся значительные богатства, чтобы набрать гораздо больше воинов, чем я имею сейчас. Он рассылал вокруг шпионов. Рассказал мне, насколько на самом деле слаб Олав Сандалия в Камбрии. А дальше, за его берегами, вообще ничего не разграблено.

Гуннхильд почувствовала, что ее кожа покрывается мурашками.

— Ты веришь его ничем не подтвержденным словам? — медленно спросила она.

— Нет, нет. Я верю моей силе. Это был скудный год. Но за зиму я смогу как следует изучить все. Если я выясню, что Освульф говорит правду, то с наступлением весны я соберу могущественный флот — мои корабли, братьев оркнейского ярла и всевозможных «морских королей». Мы выпотрошим все те места, на которые в последние годы редко обращают внимание. Мы наполним наши кладовые добычей. А тогда пускай Эдред делает все, что ему захочется.

— Это большой риск, — заметила Гуннхильд.

— Ради большого выигрыша. — Эйрик вскинул голову. — А что еще я могу сделать?

Она видела, что переубедить мужа ей не удастся. За годы, проведенные рядом с Эйриком, она смогла досконально изучить его. К тому же этот план вполне мог и увенчаться успехом. И все же она ощущала нехорошие, но еще неясные предчувствия.

— Я думаю, что будет лучше, если все наши сыновья останутся здесь, — сказала она. — Никому не ведомо, что может сделать король Эдред, узнав о том, что ты уходишь с такой большой частью войска, чтобы открыто бросить ему вызов.

Возможно, ей понадобится целая зима, чтобы добиться его согласия. А затем он должен будет установить закон, коему будут послушны эти подрастающие волчата. Но так или иначе, она все же удержит их от этого плавания.

Снова вернулась весна, и шум крыльев тысяч и тысяч перелетных птиц пробудил к жизни поля и леса и вдохнул в сердца мужчин охоту к странствиям. В день, когда позеленевшая земля покрылась белой пеной цветущего боярышника, Гуннхильд пожелала своему мужу счастливого плавания.

Берег реки заполнили воины, их семьи, горожане, фермеры и пастухи, желавшие посмотреть на отплытие. Сверкал металл, ярко окрашенные ткани пестрели среди тускло-серых и грязно-коричневых суконных одежд. Шум, стоявший там, напоминал грохот прибоя; его временами прорезали вскрики, похожие на стоны морских чаек. Стены и крыши, громоздившиеся на востоке, пока еще загораживали восходящее солнце, но небо наверху уже было светло-голубым, как цветы незабудки. Ветер, все еще прохладный с ночи, рябил воду. Корабли чуть заметно покачивались. Дерево и канаты негромко поскрипывали.

Дружинники раздвинули толпу, освобождая проход для короля и его семьи, и разогнали народ с причала, возле которого стоял королевский драккар. Команда уже находилась на борту. Эйрик остановился возле трапа. Возможно, бессонница и углубила слегка морщины на его костистом лице, но она не смогла убавить упругости его широких шагов или смягчить прямой разворот широких плеч. Впрочем, его улыбка казалась деланой.

— Да сопутствует вам удача, — пожелал он. — Но думаю, что вы сами сможете позаботиться об этом.

Гуннхильд посмотрела в его светло-голубые, похожие на зимний лед глаза и ответила:

— Тебя будут сопровождать наши надежды и добрые пожелания. — Что еще они могли сказать друг другу, когда вокруг толпились, ловя каждое слово, простолюдины, их женщины и дети?

— И наши молитвы, — добавил Гудрёд и перекрестился. Ни один священник не пришел на причал, чтобы благословить уходящих за моря. Хотя Эйрик и слушал вчера утром мессу, на вершине холма, где он днем раньше совершил жертвоприношение, все еще оставались кости, пепел и пятна запекшейся крови.

Остальные сыновья что-то говорили вразнобой. Ни один из них не казался радостным. Трое из четверых старших, ходивших в викинг в прошлом году, не скрывали недовольства. Их настроение передалось и остальным — даже девятилетнему Сигурду, — всем, кроме Харальда. Он, казалось, был готов полностью подчиниться воле отца, но все равно тоже казался мрачным.

Эйрик повернулся, кивнул, сбежал по доске и прыгнул в корабль. Моряки выбрали швартовы и оттолкнули корабль от причала. Весла взмыли над водой, и драккар двинулся вниз по реке. За ним следующий, еще один, еще и еще… Гамли смотрел им вслед. Он не двигался с места, лишь ритмично ударял кулаком по ладони левой руки — такая привычка была у Эйрика Кровавой Секиры в молодости.

Гуннхильд ощущала нешуточную усталость. И поясница, и все ее тело болели. Ни она, ни ее муж минувшей ночью ни на миг не сомкнули глаз. Теперь она должна была поддерживать огонь в очаге и ждать.

Она должна все время оставаться королевой.

— Храните для отца его королевство, — . сказала она сыновьям.

— А вдруг нам удастся таким образом завоевать славу! — Голос Эрлинга сорвался, и он покраснел. Ему сравнялось тринадцать лет, он тоже мог бы уйти в плавание.

— Раз уж он не позволяет нам заслужить ее по-другому, — пробормотал темноволосый, похожий на Эзура Гутхорм.

— В этом году, — заметил Харальд. — Только в этом году. Впереди еще много лет.

Гуннхильд понимала, каких трудов стоила ему эта рассудительность. Да, подумала она, из всех сыновей он больше всего унаследовал от деда, чье имя носил.

Они стояли на причале, пока последний корабль не скрылся из виду; после этого королева направилась домой, а дети пошли следом за нею.

Медленно потянулись недели. Погода стояла намного лучше, чем год назад. Гуннхильд хотелось надеяться, что это было хорошим предзнаменованием для викингов. У нее было достаточно дел, чтобы занять чуть ли не все время, работа помогала ей забыть о тревогах, усталость позволяла спать по ночам, но ее часто посещали дурные сны. Ее сыновья, когда они не упражнялись с оружием, забавлялись охотой, боролись, соревновались в беге, устраивали конские бои,[31] а пятеро старших спали с любыми попавшимися женщинами. Им нравилось также ходить вместе и затевать ссоры с мужчинами. Матери приходилось следить за ними и порой вмешиваться, чтобы эти ссоры не доходили до смертоубийства. Здесь, в Йорке, им совершенно не были нужны враги.

Прошло около месяца, и с севера пришел корабль, доставивший первые известия. Флот Эйрика терзал восточные берега Шотландии и имел неплохую добычу. Достигнув Оркнейских островов, они задержались там, чтобы дождаться кораблей Эрленда и Арнкела, братьев ярла Торфинна. Близ Гебридских островов к ним присоединились еще пять отрядов. Оттуда они двинулись вместе. А вскоре после этого острова надолго поглотил густой туман. На протяжении долгих дней о викингах не было никаких известий, как будто слепая серая неподвижная пелена поглощала каждое слово, касавшееся Эйрика.

Гуннхильд не могла получить с юга ничего, кроме отрывочных и порой противоречивых сведений. Они не предвещали ничего дурного. Но из-за отсутствия угрозы ее сыновья делались даже более беспокойными и злыми. Если бы не то почтение, которое они испытывали к своей матери, и уважение к словам отца, то одним богам ведомо, какие безрассудства они могли бы учинить. Сама же королева ощущала, как в ней все сильнее нарастает тревога.

Прошла весенняя пора со множеством цветов и теплыми дождями, проклюнулись и пошли в рост посевы, деревья покрылись густой листвой, в которой распевали птицы. Каждый день был длиннее вчерашнего.

А затем пришли новости — из Уэссекса. Оттуда прибыл датчанин, торговец по имени Ивар Бентнос, распродавший там свои товары. Вместо того чтобы направиться прямо домой, он сначала завернул в Йорк, где мог дорого продать английские товары, которые король не разрешал вывозить к своему ненавистному соседу. Ивар не боялся королевского гнева. Его голова была уже совсем седа, и после этого плавания он намеревался спокойно доживать свои дни дома.