Тем временем она — без большого удовольствия — встретилась с Харальдом Синезубым. Это случилось уже на исходе лета, так как ранее он совершал большую поездку по своему королевству: посетил Фюн, Зеланд и другие острова, а также Ютланд и Сканею. У него не было необходимости забираться далеко на север, там земли он крепко держал в руках. Хватало и других мест, где ему было необходимо встретиться с местной знатью, выслушать их, раздать им подарки и убедиться в том, что они хорошо понимают, насколько велика его сила.

Когда он возвратился в Йеллинг, его ожидало там много срочных дел. Все же ему пришлось выкроить время, чтобы принять Гуннхильд и обсудить с нею то, что она хотела.

Когда они встретились в верхней комнате длинного дома, там было лишь несколько слуг и стражников; да и то только ради приличия. И король, и королева были одеты в меха, ибо по крыше тяжело стучал дождь, и воздух отдавал сыростью.

— Я мог бы найти твоей мудрости хорошее применение, королева, — сказал Харальд. Его губа приподнялась в нервной ухмылке, выставив напоказ гнилые зубы. — Да, да, всегда возникают какие-то сложности. И прежде всего с этими вновь назначенными местными епископами.

— Я хорошо понимаю это, король, — ответила она. Здесь они могли разговаривать более или менее откровенно. — Ты добился того, чтобы их выбрали из датчан, а не из немцев, так что они ни в коей мере не зависят от императора. Однако это значит, что они принадлежат к великим датским родам, которые хорошо помнят времена, бывшие до того, как они преклонились перед твоим отцом королем Гормом.

Церковь была оружием, думала она, или инструментом, с помощью которого король подавлял непокорный народ; но, как и изготовленный карликами меч Тюрвинг, этот инструмент мог обратиться против своего владельца. И тогда следующий король окажется в подчинении у богатых родственников епископов.

И все же без Церкви, с горечью думала она, королю придется постоянно опасаться злой воли простолюдинов.

Харальд хлопнул себя по колену.

— Хо-хо, я был прав! Ты проницательна ничуть не менее, чем о тебе говорят. Я выпью за это.

Впрочем, эта вспышка веселости угасла, едва разгоревшись. Гуннхильд улыбнулась и произнесла нежным голосом:

— Я благодарю тебя, господин. Может быть, кое-какие мои мысли могут принести некоторую пользу в тех делах, над которыми ты размышляешь. — Дальше она говорила только о своих сыновьях.

После неудачного похода для завоевания Норвегии, когда полегло много воинов, которых Харальд послал в помощь Эйриксонам, он больше не хотел рисковать.

— Королева, давай-ка подождем и посмотрим.

Но Гуннхильд не обратилась к нему ни с единой просьбой такого рода, которые он мог бы прямо отвергнуть. Она говорила о его чести, о том, что никак не может поверить, будто он способен утратить решимость лишь только из-за того, что одно сражение закончилось не так, как все рассчитывали. Вряд ли такое отношение укрепит у датчан мнение о нем как о всемогущем повелителе. А ведь ему еще нужно отомстить Хокону за набеги на датские берега. Нет-нет, конечно, ей и в мысли не приходило, что он не в состоянии сделать все это, о, нет, никогда! Но тем не менее чем скорее, тем лучше, разве он сам так не считает? Его предки не были какими-нибудь рудокопами: весь мир знал, какая кровь текла в жилах Харальда Гормсона. Гуннхильд красочно описала перед ним ту дань, которую теперь получает Хокон: меха, шкуры, моржовые клыки и бивни нарвалов, рог, серебро, золото; она рассказала, как много отважных воинов тот может выставить на войну. Возможно, самое главное, сказала она, заключается в том, что Хокон предал веру, Норвегия погрязла во мраке невежества, и души ее жителей обречены на адское пламя. Мать-Церковь и ее епископы должны, несомненно, поддержать того короля, который примет в богоугодном деле приобщения норвежцев к истинной вере наибольшее участие.

— Но… Но, королева, ведь возможно, что мы и вновь потерпим неудачу. От этого никто не избавлен. Один Христос может по своему благоволению даровать победу.

— В таком случае, мой господин, тебе и сыновьям Эйрика придется отступить и взять более продолжительную передышку, чтобы собраться с силами. Конечно, такое тоже может случиться. — Про себя Гуннхильд угрюмо сознавала, насколько опрометчиво могли вести себя ее дети. — Но, с другой стороны, все может получиться прекрасно. Христос никогда не отказывает в поддержке тому, кого единожды выбрал, не так ли?

Таким вот образом, понемногу, как вода капля за каплей точит камень, она постепенно уговаривала Харальда Синезубого.

С наступлением осени ее сыновья по одному и по двое стали возвращаться домой из своих походов. Начиналась зима.

В разгар следующего лета они вновь покинули Данию, взяв с собой тех же дружинников, что и в прошлом году, и еще большее количество воинов-датчан, которых дал им в помощь король Харальд Синезубый. Ветры были попутными, и корабли быстро добрались до Агдира, откуда отправились на север вдоль побережья, не останавливаясь ни днем, ни ночью. На берегу не зажигали никаких сигнальных огней. С одной стороны, норвежцы уже привыкли к тому, что набеги осуществлялись с востока на запад, но теперь нападающие выбрали иное направление. А с другой стороны, после нескольких случаев, когда собиралось целое войско, а потом оказывалось, что тревога была ложной, люди принялись громко роптать, и король Хокон постановил, что тот, кто без основательной причины зажжет сигнальный огонь, должен будет уплатить весомую виру. Так что кораблям Эйриксонов удалось достичь Волчьего пролива раньше, чем туда пришли известия о набеге, и пришельцы задержались там на целых семь дней. Там их, конечно, сразу же заметили, и люди поторопились предупредить короля Хокона. Они нашли его в поселении, именовавшемся Березовая Роща, на острове Фраеди в Северном Моерре. С королем была лишь его личная дружина да немногочисленные бонды из окрестных мест, ибо он приехал туда как гость.

Он собрал местных вождей на совет и спросил их мнения: следует ли ему немедленно выступить на битву с Эйриксонами, невзирая на их подавляющее превосходство в силах, или же отступить к северу, чтобы набрать там побольше воинов? Когда он закончил говорить, поднялся пожилой бонд, которого звали Эгиль Шерстяная Рубашка. Кроме имени и огромного тела, он не имел ничего общего с Эгилем Скаллагримсоном, но в молодые годы слыл могучим воином и часто носил в сражениях знамя Харальда Прекрасноволосого. Его лицо было изрезано морщинами и шрамами, волосы и борода были белыми, как снег.

— Мне доводилось время от времени участвовать в сражениях с твоим отцом королем Харальдом, — сказал он, — и иногда он имел больше, иногда меньше людей, чем его противники. Но он всегда побеждал, и я никогда не слышал, чтобы он просил своих друзей посоветовать ему бежать с поля боя. И мы тоже не станем учить тебя, король, подобным уловкам, ибо кажется нам, что мы имеем смелого вождя, за которым каждый из нас радостно пойдет в битву.

Тут все, окружавшие Хокона, громко и враз заговорили: именно так считали все до единого. Щеки короля раскраснелись. Он высоко поднял златовласую голову и заявил, что таково было и его собственное желание: выйти на бой с теми силами, которые имелись в его распоряжении.

Сразу же были изготовлены и разосланы по округе военные стрелы, и люди, получившие их, брали оружие и спешили на зов короля. А Эгиль Шерстяная Рубашка сказал:

— Некоторое время я боялся, что этот долгий мир никогда не закончится и мне придется умереть под крышей на своем ложе. Куда больше мне хотелось бы последовать за моим вождем и пасть в бою. Быть может, что так и случится.

Как только Эйриксоны вновь дождались попутного ветра, они подняли паруса и помчались на север, к Стаду. Там они узнали, где находился король Хокон, и направились ему навстречу. У Хокона было девять кораблей. С ними он ожидал врагов в проливе возле острова Феейяр, что рядом с Фраедербергом. Эйриксоны остановились немного южнее, и у них было больше двадцати кораблей. Король Хокон послал к ним вестника, предлагая сойти на материковый берег возле Растаркольва, где он уже разметил ореховыми кольями поле для битвы. Поле представляло, собой широкую и плоскую равнину у подножия длинного неширокого горного хребта. Эйриксоны согласились, высадили свое войско на землю, миновали пешком перешеек, соединявший Фраедерберг с материком, и заняли позицию на выбранном для сражения поле.