— Наш корабль готов, — сказал он. — Пойдем.

Воины расступились и молча пропустили королеву с братом. Столпившиеся поодаль горожане пялили глаза на происходящее.

Ольв первым спустился по трапу и, ступив на палубу, протянул руку, чтобы помочь Гуннхильд. Она как будто не заметила его движения, подобрала юбки и сошла по крутому спуску самостоятельно. Мужчина улыбнулся углом рта.

— Ты не разучилась ходить по сходням, сестра, — сказал он. Улыбка угасла. — А помнишь, я сказал тебе, когда вез тебя в Финнмёрк, что для женщины негоже проводить слишком уж много времени из ее жизни на кораблях.

Гуннхильд помнила. Как же давно все это было.

— Мы не можем знать нашей участи до тех пор, пока она не свершится, — ответила она. В ее душе бушевала никем не видимая буря. Неужели все происходящее было предначертано изначально? Колдуны учили другому — что воля человека может изменить мир, если он будет знать, как это сделать, если у него хватит смелости и если он никогда не позволит себе колебаний.

Она повернулась к детям.

Сыновья всходили на судно по очереди — сначала старшие, потом младшие. Гамли прибыл один. С ним отправлялось несколько слуг, но они поплывут на другом корабле. Ну а его приемный отец и вовсе решил остаться в Норвегии. У Гуннхильд забилось сердце. Слишком редко ей удавалось видеть своего первенца, после того как его забрали у нее и отдали на воспитание. Прожив уже пятнадцать зим, он теперь стоял перед матерью высокий, стройный, но уже сильный. Было видно, что ему предстоит еще вырасти в вышину и вширь. Ветер трепал льняные волосы вокруг лица, становившегося уже очень похожим на отцовское. На щеках и подбородке уже курчавилась молодая борода. Он сказал матери едва ли десяток слов, только чтобы соблюсти приличия, и отошел к морякам, стоявшим на носу корабля. Рукоятка меча, видневшаяся из-за плеча, подрагивала в такт его упругим шагам.

Гутхорм, которому было четырнадцать, начал походить на своего деда Эзура. Мать видела, что этот пока еще долговязый и неуклюжий юноша будет велик телом, с руками мощными, как у кузнеца. На щеках только-только пробивался первый мягкий черный пух, но взгляд глубоко посаженных глаз Гутхорма был уже по-взрослому проницательным.

Одиннадцатилетний Харальд обещал вырасти в ловкого, как медведь, силача с красивым лицом и острым, как копье, взглядом, подобием Харальда Прекрасноволосого, конунга, который дал внуку свое имя. Ветер развевал локоны необыкновенно красивого цвета. Он тоже расстался со своими приемными родителями. Но независимо от того, во что он верил, думала Гуннхильд, он, хотя уже подрос, будет нуждаться в человеке, с которого в течение следующих нескольких лет можно будет брать пример. Эйрик слишком уж суров и полностью лишен снисходительности. Почему бы этим человеком не стать Аринбьёрну?

Рагнфрёд — девяти лет — был рыжеволосым и веснушчатым. Он осмотрелся кругом, торопливо поговорил с матерью и умчался куда-то, полный того нахальства, какое было присуще ее брату Эйвинду, жившему далеко в Дании.

Эрлинг в пять лет избавился от той косолапой походки, которую Гуннхильд вспоминала с такой нежностью. Ей казалось, что мальчик держится слишком уж надменно для своих лет, но она решила не обращать на это внимания. Почему бы мужчине не быть властным.

Гудрёда привела за руку нянька — ему было всего лишь три года. Он был толстеньким темноволосым ребенком и в изумлении стрелял карими глазами направо и налево. Гуннхильд вспомнила короля Гудрёда — человека, которому она страстно желала смерти и который утонул; она вспомнила другого короля Гудрёда, того юнца, который теперь сидел в Вестфольде как вассал Хокона Воспитанника Ательстана… Впрочем, это имя часто встречалось в роду. Ее малыш мог снять с него проклятие судьбы.

Сигурд, которого несла на руках кормилица, не знал о существовании своего тезки, ярла трондов, который стал теперь смертельным врагом его матери. Гуннхильд вдруг почувствовала усталость. Она еще не стара, сказала она себе, у нее было собственное молоко для этого, девятого — о, Рёгнвальд, Рёгнвальд, коего убил Эгиль и бросил чайкам! — но ей предстояло сделать так, чтобы он оказался последним. Существовали границы для того, что могли сотворить врожденная сила и земное колдовское знание. Она не могла позволить себе, а сейчас особенно, проявить хоть малейшую слабость или же дать заподозрить в себе ведьму.

Она напряглась. Их было вполне достаточно для того, чтобы они под ее наблюдением выжили и вернули свои неотъемлемые права.

На корабль сбежала по трапу Рагнхильд, и печаль покинула мать. Семилетняя дочь подошла прямо к Гуннхильд и, нисколько не тревожась из-за того, что на них со всех сторон смотрят, обняла ее.

— Мам, мам! Ведь мы п-плывем к славе, правда? — Рыжевато-каштановые чуть волнистые волосы, ниспадавшие на плечи, сияли в свете утреннего солнца. Серые глаза подняты к лицу матери, под ресницами блестят слезы. Улыбающиеся губы дрожат. Но это вовсе не от нехватки смелости, к тому же она своевольна и ловка, усмехнувшись про себя, подумала Гуннхильд. Она немного подержала девочку в ласковых объятиях и отправила ее на корму.

Следом на корабль сошло еще несколько человек. Ольв прокричал приказ. Сходни убрали, швартовы соскользнули в воду. Гребцы на носу и корме согнулись и разогнулись, лопасти весел рванули воду, уводя кнарр с мелководья. Стуча о мачту, взлетела к небу рея. Раздулся парус. Город и холмы начали отступать назад. Корабль быстро миновал фьорд, вышел в море и направился на запад.

Ближе к концу года король Хокон сухим путем вернулся на север. Путешествие проходило медленно, не столько из-за сокращающихся дней и ухудшающейся погоды, сколько из-за того, что он использовал каждую возможность для остановок и бесед с людьми, равно знатными и низкорожденными, чтобы выслушать их, рассудить их тяжбы, если о том просили. И потому он попал в Траандхейм лишь незадолго до зимнего солнцеворота.

Ярл Сигурд приехал первым, чтобы подготовить королю достойный прием. Тот предпочел остановиться в Хлади, а не на отстроенном заново королевском подворье в Сольви, которое было намного меньше и находилось в стороне от торговых путей. И уже на следующий день после своего приезда, рано утром, когда большинство гостей еще спало, предупрежденный гонцами Сигурд проводил Хокона во флигель, находившийся в некотором отдалении от длинного дома. Вообще-то там жил сокольничий ярла со своей семьей, но сейчас обычных жильцов переселили в другое место, а дом убрали внутри красивыми гобеленами, поставили туда стеклянную и серебряную посуду и много всего другого, что было пристойно предложить королю. Там мог удобно разместиться сам Хокон, полдюжины его свиты и несколько слуг. Остальные его люди, как обычно, разместились в различных жилищах на подворье ярла.

Король и ярл не спеша шли по подтаявшей было в недавнее время, а потом вновь замерзшей земле. Под ногами скрипело. Низкие мрачные тучи висели над самой головой. Парок изо ртов висел облачками в сыром неподвижном воздухе. Фьорд цветом напоминал потемневшее старое серебро. В доме благодаря горящему очагу и многочисленным свечам было далеко не так мрачно. Хокон велел своим спутникам устраиваться. Они с Сигурдом сами повесили плащи и сели в кресла с высокими спинками и подушками на сиденьях, которые слуги принесли сюда из длинного дома. Кресло короля стояло на нарочно изготовленном помосте, благодаря чему на несколько дюймов возвышалось над всеми остальными. Женщина подала им мед. Он был необыкновенно хорош, ароматен и искусно приправлен травами.

Хокон огляделся, сильно втянул носом запах горящих сухих сосновых дров и улыбнулся.

— Это выглядит отлично, — сказал он.

— Это не достойно тебя, — довольно резким тоном ответил Сигурд. — А также и меня — ведь я не принимаю такого гостя, как король, под моей собственной крышей.

Хокон стал серьезным:

— Это могло бы оказаться верным в иное время.

— Многие приедут сюда и будут спрашивать: почему король не принимает участия в жертвоприношении богам.