— Уйми его, — бросила Гуннхильд.

Аринбьёрн стремительно выбросил вперед кулак. Костлявая фигура отлетела назад и обрушилась бесформенной кучей. Действительно ли челюсть у Киспинга теперь торчала под неестественным углом? Изо рта сбегала струйка крови.

— Сделай, как я сказала тебе, — приказала она. — Потом возвращайся сюда. Ты будешь хорошо вознагражден.

— В этом нет нужды, королева, — пробормотал Аринбьёрн. — Да, я приду, раз ты того хочешь, но это… это всего лишь моя обязанность.

Она слышала в его тоне, насколько старому воину не нравилось все это дело. Он дал присягу Эйрику Кровавой Секире, а позднее Харальду Серой Шкуре; через них он был связан присягой и с ней, и это было все.

— Где его похоронить? — спросил он.

— Не знаю. Где-нибудь, где в этих местах хоронят всяких злодеев. А теперь я хочу немного побыть одна.

Гуннхильд долго сидела в одиночестве. Она ходила в церковь уже после того, как в зале закончилась большая трапеза. Людям она сказала, что решила поститься. Хотя в окно вползала темнота, она не чувствовала ни малейшего голода.

Значит, Киспинг перевернулся в ее руке и порезал ее. Она могла бы предвидеть это. Она выбрала его, потому что она сочла его полезным. А потом дала ему возможность немного больше размышлять в промежутках между поручениями, чем позволяла любому другому орудию. Это, возможно, было ошибкой. Когда же она запретила ему исповедоваться, это разожгло его ненависть или просто раздуло давно тлевшее пламя злобы. Как удачно, что Аринбьёрн поймал его так вовремя, когда он только-только начал порочить ее. А вот она сама все же не уловила его двуличности, готовности к измене и, да, злорадства.

Что ж, раз она больше не могла доверять ему, то должна была покончить с ним. А еще ей надо будет приказать человеку, которого она крепче держит в руках, чтобы он нашел то, что Киспинг успел скопить, и принес ей.

Но все эти мелкие неприятности заслоняла фигура ярла Хокона. А может быть, он и стоял за ними? За эту осень и зиму она вместе с оставшимися у нее сыновьями — Харальдом, Рагнфрёдом, Эрлингом, Гудрёдом — найдет способ избавиться от него навсегда.

Как только началось лето, короли отправились на войну. Эрлинг остался в Викине, а Рагнфрёд в Хардангере. Хордаланд несколько подуспокоился, но необходимо было, чтобы запад и юг находились в безопасности. Харальд Серая Шкура и Гудрёд собрали людей в восточных областях и двинулись на север, в Траандло.

Когда ярл Хокон узнал, какая огромная сила снова движется против него, он поступил не так, как в прошлый раз. Если он и собирал бондов в ополчение, то, согласно закону, должен был распустить их вплоть до сбора урожая. Однако он был уверен, что война не протянется столько времени и его враги разорят засеянные нивы. Кораблей и воинов, которых он вооружил, было немало, но все эти люди могли и должны были оставаться с ним за морем, пока он, так или иначе, не подготовит себе путь для возвращения.

Эйриксоны двинулись вдоль побережья Южного Моерра, разоряя его. В этом не было ничего неожиданного. Сыновья Гуннхильд поставили правителем этой области Грьотгарда, дядю Хокона, который помог врагам сжечь своего родного брата Сигурда, отца Хокона. Теперь Грьотгарду предстояло встретиться с племянником.

Произошла кровавая битва. Грьотгард вышел не только с собственным войском. Он призвал себе на помощь двух других ярлов, которые привели с собой большие отряды. Все трое погибли вместе со множеством ближних дружинников, прежде чем их войска дрогнули и обратились в бегство.

— Долго пришлось тебе ждать этого, отец, — сказал Хокон среди стонов раненых и карканья воронов. — Мне тоже, да, мне тоже. Но я еще не все сделал.

Оказав помощь своим раненым, захоронив своих мертвых и дав войску отдохнуть день-другой, он двинулся дальше. Хотя отряд ярла тоже понес в этом бою немалые потери, он оставался силой, с которой необходимо было считаться. Однако Хокон держался вдали от берега, и его не видел никто, кроме китов и больших чаек.

Вот так Траандло остался беззащитным перед Харальдом и Гудрёдом. Их братья могли со спокойной душой присоединиться к ним, так как эта легкая победа, несомненно, произвела глубокое впечатление на все королевство. Победители беспрепятственно объезжали захваченные земли. На каждом тинге, который они созывали, бонды угрюмо, но безропотно признавали их власть. Короли собирали дань и пошлины; они наложили тяжелую виру на трондов в наказание за упрямство и в возмещение старых долгов. Такие поборы были трижды пагубными в эти тяжелые времена.

— Это должно прибавить им ума, — сказал Эрлинг, — и заставить всех норвежцев хорошенько задуматься.

Когда его братья осенью вернулись на юг, он остался в покоренной стране. У него, казалось, было достаточно войска, чтобы держать трондов в повиновении. Король Эрлинг правил сурово. Он сжег святыню ярла Хокона в Хлади и множество других святилищ везде, где ему только удавалось находить их. Он забирал у бондов из их запасов столько, сколько считал нужным, поскольку хотел, чтобы его воины и слуги хорошо ели. Когда он судил, его решения были жестокими. Любое слово или дело, которые, по его мнению, могли быть направлены против него, обычно карались смертью.

Трондам все это очень не нравилось. Они подумывали о бунте. Начались тайные встречи.

А Харальд Серая Шкура, испытывая великую радость, вернулся домой. Пир, который он устроил, продолжался несколько дней. Среди знатных одна королева Гуннхильд оставалась задумчивой.

Им не удалось совершить то, к чему они больше всего стремились. Ярл Хокон все еще оставался в живых.

Гуннхильд получила известия о нем лишь спустя несколько месяцев, наряду с другими новостями, которые доставили странники и моряки. Как и в прошлый раз, Хокон заглянул в Данию, откуда отправился грабить Эстланд. Осенью он возвратился в Данию. Харальд Синезубый в это время пребывал в Роскильде, в Зеланде. Хокон вступил в его дом с дорогими подарками — золотом, янтарем, мехами, пленниками — и льстивыми словами.

— Добро пожаловать, — сказал король. — Я отношусь к тебе лучше, чем к сыновьям Гуннхильд.

— Или чем они относятся к тебе, господин, — ответил Хокон с легкой улыбкой.

Щеки Харальда покрылись красными пятнами. Он был теперь уже совсем седой, с большим пузом, зубов во рту поубавилось, хотя большой клык все так же нависал над губой.

— Мы не будем сегодня говорить об этом, — отрезал он. Но тут же успокоился и продолжал: — Мы будем пировать. Ты и твои люди останутся у меня на столько времени, сколько ты пожелаешь. Все говорят, что ты человек большой мудрости и проницательности, а также отважный воин. У меня есть еще один гость. Вы оба пока что не встречались, но у каждого из вас найдется много чего порассказать.

Тот, о ком говорил король, оказался крупным мужчиной в возрасте, приблизительно тридцати зим, с правильными чертами лица, будто отлитого из бронзы, с темно-русыми волосами и бородой. Он носил прекрасные одежды с непринужденностью, говорящей о том, что он давно привык к ней. Его улыбка очаровывала. Он был племянником короля, и его тоже звали Харальд.

Из всех детей короля Горма Старого до зрелого возраста дожили двое сыновей, Кнут и Харальд. Кнут, старший, был хорош собою, бодр, всеми любим. Отец выбрал его своим наследником, а народ называл его Кнут Драгоценность Данов. Но в одном из набегов на Ирландию, который они совершали вместе с братом, он был убит стрелой. Многие считали, что Горм умер от печали, услышав об этом. Таким образом угрюмый Харальд Синезубый стал королем Дании. Он возвел высокие курганы в память отца и матери и поставил на них большие камни с высеченными рунами; после принятия крещения он построил много церквей, но так и не завоевал народную любовь.

Кнут оставил сына Харальда, который вырос и стал могущественным викингом. Он захватывал так много добычи и так удачно торговал ею, что его прозвали Харальд Золотой.