Люди постарше первыми оживились при этих словах.

— Да ведь это же Харальд Прекрасноволосый снова вернулся к нам в своих молодых годах, — говорили они. Они живо вспомнили все то хорошее и дурное, что они видели при этом великом конунге.

— Признайте меня вашим правителем. Предоставьте мне вашу помощь и вашу силу, чтобы взять и удержать то, что по всем законам принадлежит мне. Ибо только под властью законного короля земля и люди могут процветать.

А затем — он по совету ярла Сигурда говорил прямо — Хокон сказал:

— Истинно, что мой отец лишил вас права свободного владения землей. Сегодня вы все платите за нее королю. Но когда королевство станет моим, я верну вам это право. Каждый человек во всей Норвегии должен полностью и свободно владеть той землей, на которой живет, как владел ею его отец и будут владеть его сыновья и внуки.

Толпа на мгновение притихла, а потом дружно взревела. Люди подпрыгивали, дико вопили, размахивали руками, как будто намеревались порубить все и вся мечами, топали ногами, обнимались, хлопали друг друга по плечам и спинам. Хокон стоял и улыбался. Яркий солнечный свет заливал всю его стройную фигуру.

Прошло немало времени, прежде чем люди умолкли. А потом дела пошли быстро. Хокон произнес еще несколько слов, главным образом о том, что необходимо сообщить новости повсюду и приготовиться к войне. Затем поднялся Сигурд и вновь взял управление собранием в свои руки. Тинг единодушно избрал Хокона королем.

— Теперь, — сказал Сигурд, когда у них с Хоконом наконец-то появилась возможность поговорить, — нам предстоит немало дел. Твоих англичан немного, да они и не останутся тут. Мы должны прежде всего набрать самых достойных воинов в твою личную дружину. Я нашел несколько человек, но тебе понадобится гораздо больше. Тебе также понадобятся слуги, служанки и много еще всякого народу. Нужно будет также наделить людей подарками… ладно, все мои запасы — твои, пока мы не доберемся до кладовых Эйрика. Уже этой зимой мы обязательно должны побывать на юге и востоке, привлечь на свою сторону вождей и жителей тех мест. Не дать ему времени опередить нас. Ему и — это, думаю, даже важнее — его королеве-ведьме, Гуннхильд.

Хокон внимательно посмотрел на ярла. Свет ламп, освещавших небольшую комнату на втором этаже, где они сидели, играл на темных волосах и бороде, выделял резкими тенями морщины на лице. В углах помещения сгустилась темнота. За ставнями повизгивал вновь поднявшийся ветер. Снаружи в комнату просачивался холод.

— Ты… Ты столько уже сделал для меня. — Хокон замялся на мгновение. — Я не могу даже представить, чем и как смогу тебя когда-нибудь вознаградить.

Сигурд криво усмехнулся.

— О, я просто думаю о будущем моего рода. Эйрик и Гуннхильд нам вовсе не друзья. — Тут, будто он скинул маску, обычное ироническое выражение сошло с его лица. Он наклонился вперед, просунул руку между кувшинами и рогами для питья и положил ладонь на руку Хокона.

— Хорошо бы, чтобы ты и я навсегда остались друзьями, король. Хорошо бы, чтобы и наши потомки жили в дружбе. — Он откинулся назад, опустил глаза и принялся пристально вглядываться в тени. — Впрочем, — чуть слышно добавил он, — это будут решать боги, не так ли? Или норны, но их бесполезно просить о милосердии.

В тот год зимний солнцеворот в имении Аринбьёрна в Сигнафюльки прошел невесело. Зима, казалось, тянулась бесконечно. Тусклые дни как будто старались поскорее проскочить между двумя огромными ночами, погода то была промозгло сырой, то разражалась яростными вьюгами, снежное одеяло, укрывавшее землю, то и дело таяло, сменяясь жидкой грязью, которая вскоре вновь замерзала. Чайки, визгливо крича, носились над свинцово-серыми водами, в лесу резко каркали вороны, в писке крапивника слышались страх и робкая надежда на то, что лето, возможно, когда-нибудь возвратится.

Гуннхильд оставалась здесь с осени. Получив известия из Траандхейма, Эйрик со своими дружинниками отправился в трудную поездку по стране, а жена его вновь была в тяжести. У Аринбьёрна хватало сил, чтобы оградить королеву от любой опасности. Хёвдинг и его жена искренне заботились о ней. Но она редко улыбалась и чаще предпочитала одиночество.

Однажды, когда Гуннхильд была в своем флигеле, к ней пришел Аринбьёрн. При королеве находились две служанки; одна из них пряла, а другая ткала. Чувствуя ее настроение, они вели себя так же тихо, как и она. В пасмурном небе шло к закату чуть просвечивавшее сквозь облака солнце. Сквозь окна, затянутые бычьим пузырем, просачивался тусклый свет. Над лампами дрожали унылые желтые язычки пламени. В комнате было настолько холодно и сыро, что, пожалуй, лучше было бы закрыть ставни и развести огонь в очаге. Королева не говорила ни слова; молчали и обе девушки. Она сидела в кресле (в комнате было также несколько табуреток), одетая в меховой плащ поверх платья, и о чем-то думала.

Дверь со скрипом распахнулась, приоткрыв взгляду мрачные темные сени, но тут же дверной проем почти полностью заполнила крупная фигура Аринбьёрна. Он перешагнул через порог и окинул взглядом служанок:

— Прочь.

Девушки поспешно прекратили работу. Он подождал, не снимая своего плаща, пока они не вышли, сам закрыл за ними дверь и повернулся к Гуннхильд.

— Зачем? — спросила она. — Ведь это всего лишь прислужницы.

— И все же, королева, я подумал, что ты предпочтешь говорить с глазу на глаз.

— А что же ты хочешь сказать? — Ее голос оставался совершенно спокойным.

— Это самая последняя новость… — Совсем недавно в поселение въехало несколько человек верхом на взмыленных лошадях. — Ты не делишься со мной своими мыслями, госпожа, но, кажется, всегда выслушиваешь мои соображения. Насколько внимательно ты следила за событиями последних месяцев?

Она подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза.

— Насколько это доступно женщине. — Ее голос прозвучал заметно резче.

Хёвдинг ответил королеве таким же твердым взглядом. Из-под ее вышитого платка выбивалось несколько прядей волос. Он знал, что они черны и блестящи, как вороново крыло. Кожа на высоких скулах и тонкой шее была молочно-белой и очень гладкой. Из-под выгнутых бровей сияли серо-зеленые глаза, губы, алые, как восходящее солнце, приоткрывали безупречные зубы. Она сидела так, будто готова была в любое мгновение вскочить с места, не обращая внимания на тяжесть огромного живота. А ведь это был ее девятый ребенок. Аринбьёрн не раз слышал пересуды о Гуннхильд — странно, дескать, что она не только не сошла до сих пор в могилу, но и совсем не постарела.

— Что касается тебя, то ты наблюдательнее и разумнее большинства мужчин. — Это не была лесть; он лишь сказал то, что думал. — Однако…

Гуннхильд понимала, что вестники не стали бы сообщать новости первому встречному. Они предназначались для хёвдинга, а уж он сам решал, с кем и как ими поделиться.

— Новости очень плохие, — утвердительно заметила она.

Аринбьёрн тяжело кивнул:

— Да.

Дела и так шли достаточно плохо. Рассказы о Хоконе Воспитаннике Ательстана и его обещаниях распространялись быстрее, чем огонь разбегается по сухой траве. Когда он повел своих воинов-трондов в Упланд, многие тамошние бонды оставили свои дома и присоединились к нему, другие торопились присягнуть, а он принимал клятвы с изъявлениями благодарности, и эта благодарность, как говорили, сама по себе привлекала к нему людей. По мере его продвижения повсюду собирались тинги, и на каждом из них его приветствовали как короля. Оттуда он направился в Викин, где его тоже встретили с превеликой радостью.

— Ну, а сейчас? — вопрос Гуннхильд упал, как тяжелый камень.

Аринбьёрн стиснул кулак.

— Хокон встретился с Трюггви Олавсоном и Гудрёдом Бьёрнарсоном, своими племянниками. Он сделал их королями тех же земель, которые их дед Харальд Прекрасноволосый отдал их отцам. Трюггви король Ранрики и Вингульмёрка, а Гудрёд — Вестфольда. И на тех же самых условиях: они признают его верховным королем, посылают ему половину собранной дани и помогают в случае необходимости. Они принесли в этом присягу.