Харальд много делал для того, чтобы заключить мир с вождями. Из месяца в месяц повсюду разъезжали послы. Обращения нового короля были строгими, но не чрезмерно резкими. Он и его братья не соглашались приносить никаких клятв языческим богам, и любая попытка заставить их принять участие в каком-либо языческом обряде означала бы войну. Во всем остальном они желали согласия и медленно, но верно добивались его. За Гудрёдом Бьёрнарсоном в Вестфольде и Трюггви Олавсоном в Викине сохранялись королевские титулы и все те права, которыми они обладали при короле Хоконе.

Очень полезные советы давала Гуннхильд. Не имелось никаких оснований вредить вдове и дочери Хокона Воспитанника Ательстана, сказала она. Наоборот, более мудро будет проявить доброту. Мягкими речами и не слишком дорогими подарками она устроила так, что Гида согласилась выйти замуж за давнего сподвижника Гуннхильд и ее сыновей. Ему дали богатый земельный надел и сделали его хёвдингом. Он обращался с бывшей королевой весьма хорошо и отдал свою падчерицу на воспитание в семью бондов, которая считалась самой богатой во всей округе. А округа эта находилась в Упланде, и там бывало немного посторонних людей.

Гораздо сложнее оказалось наладить отношения с Траандло, и времени на это ушло куда больше. Эти области теперь не платили никакой дани вообще, да к тому же не согласились признать ни одного из новых королей. Но постепенно и здесь удалось достичь соглашения. Ярл Сигурд сохранял ту же власть, какую имел прежде; тронды могли жить по собственным законам, но взамен обязались не делать ничего во вред Эйриксонам. Они и Сигурд поклялись в этом — одни Богом, а другие своими богами. Гуннхильд сказала про себя, что такую клятву ничего не стоит нарушить в любой подходящий момент.

А она тем временем была хозяйкой в Бю-фьорде. Люди обращались к ней и выполняли ее распоряжения. Она принимала гостей, устраивала для них пиры, расспрашивала, очаровывала тех, кто поддавался ее обаянию, и внушала легкие опасения тем, кто оставался не подвержен ему. Они почти совсем не забыли ее за все эти годы.

А для нее эта земля была населена еще и собственными призраками: Эйрик, которого она ожидала из походов и радостно, но с великим достоинством встречала, младшие сыновья-младенцы и расцветающая дочь, смерть Хальвдана Черного, возвращение Эйрика после победы на юге и, наконец, поспешные сборы для бегства на Оркнеи, навстречу всему, что ожидало потом.

Что ж, думала Гуннхильд, значит, здесь пускает корни новое начало, и быть по сему.

Харальд, который все это время бывал в Бю-фьорде лишь короткими наездами, возвратился, чтобы задержаться подольше. Теперь он хотел укрепить свою власть над этими землями. Его главный скальд Глум Жейрасон сложил в его честь поэму, где со злорадной глумливостью описывал, как его король отомстил Хокону Воспитаннику Ательстана за кровь Гамли и Гутхорма. Она передавалась из уст в уста, пока не дошла до Эйвинда Финнсона, одиноко жившего в своем доме. В ответ рассерженный старый скальд сложил другую поэму, посвященную победе Хокона над Гамли. К тому времени он успел уже сотворить еще одну песнь — о том, как Хокона с почетом призвали в Вальхаллу.

Желавшие заслужить милость короля Харальда поторопились сообщить ему об этом. Харальд, разгневавшись, объявил Эйвинда вне закона. Теперь любой мог убить его, не опасаясь никакой кары, не платя виры; напротив, убийца мог рассчитывать на хорошую награду от короля.

Гуннхильд поспешила охладить ярость сына. Убийство скальдов никогда не приводило ни к чему хорошему. Таким могуществом обладало колдовство слов, что сохраняло свою силу даже после смерти того, кто их произнес. Она напомнила Харальду об ужасных последствиях ненависти Эгиля Скаллагримсона. Даже зло, которое этот негодяй свершил собственными руками, не шло ни в какое сравнение с дурной и оскорбительной репутацией, которую он создал Гуннхильде и Эйрику. Кроме того, здесь были замешаны родственные связи: по женской линии Эйвинд был правнуком Харальда Прекрасноволосого. И сейчас Харальду Эйриксону выпал прекрасный повод проявить свое великодушие. Если бы он простил обиду, то к нему стали бы относиться лучше.

Король согласился с доводами матери и послал к Эйвинду друзей, которые обещали ему безопасность, если тот явится в Бю-фьорд. Харальд снял свое отлучение при условии, что впредь Эйвинд станет его скальдом, как он был скальдом короля Хокона. Эйвинд принял предложение и тут же, в зале, перед глазами многих людей высокого и низкого происхождения ответил стихами:

Люди сочли стихи хорошими, и сам Харальд был доволен. Зато Гуннхильд они не понравились. Кроме того, что скальд имел в виду, говоря о волчице? Впрочем, она ничего об этом не сказала.

Эйвинд отправился домой, но, хотя и стал с тех пор считаться человеком короля Харальда, редко бывал рядом с ним.

Однако, как и предсказывала Гуннхильд, дарованное скальду прощение породило в народе некоторую доброжелательность или, по крайней мере, немного ослабило общую настороженность. Братья могли теперь укреплять свою власть, постепенно превращая ее в неограниченную.

На холме в нескольких милях от города с незапамятных времен стояло святилище. Вокруг холма, который регулярно очищали от кустов, росли высоченные деревья, а на вершине был установлен узкий высокий камень, весь заросший мхом. Немного ниже располагался навес, укрывавший деревянные резные изваяния Тора, Фрейи и Ньёрда; их постоянно очищали от пыли и лишайников и красили. Боги смотрели на поляну, черную от кострищ, и скалу, потемневшую от крови жертвенных животных. Туда дважды в год, в дни солнцеворота, ходили бонды, рыбаки, крестьяне, их жены и старшие дети просить благословения земле.

Прежде обитатели города тоже посещали это место и совершали все положенные языческие обряды, но приток иноземцев, принесших с собой новые мысли, заставил многих принять христианство и ослабил веру у остальных. Небольшая церковь, выстроенная королем Хоконом в начале его правления, уцелела во все эти бурные годы. Ее священник был местным уроженцем, и его знаний хватало лишь на то, чтобы служить мессу да исповедовать; жил он, главным образом, на то, что давало его хозяйство, но когда он ударял в колокол, звон разносился по всему городу и далеко над водами фьорда.

Так что Харальд не встретил никаких противников, когда незадолго до середины лета послал своих дружинников против Тора.

Они низвергли камень, вырубили рощу, сложили перед жертвенным алтарем дрова и сожгли на них изваяния богов. На протяжении всей короткой белой ночи полыхал, выбрасывая искры, этот костер, пока от него не осталось толстого слоя пепла, в котором продолжали постреливать головешки, а на следующий день богов оплакал дождь.

Братья Харальда делали то же самое, где и когда находили для этого возможность.

Большинство народа было потрясено. То, что делали короли, казалось людям ужасным. Однако отныне они не могли сделать ничего, кроме как разжигать в священные ночи свои собственные костры. Возможно, позже… Но сейчас каждый считал, что лучше всего будет выждать и посмотреть, как пойдут дела.

Жители Викина и Траандло открыто возмущались.

Это лето оказалось холодным. Ливни побили посевы, а улов был скудным.

Гуннхильд, конечно, знала обо всем происходящем, но не это занимало ее мысли. К ней прибыл Хрут Херьольфсон.

Хотя Гуннхильд постоянно пребывала в окружении знатных и низкорожденных людей и все относились к ней с величайшей почтительностью, хотя к ее словам внимательно прислушивались и король, и другие ее сыновья, когда посещали старшего брата и мать, одиночество угнетало королеву. Она могла несколько ослабить это чувство, прогуливаясь наедине с небом, водой, землей, дремучим лесом, стремясь достичь единения с ними, наподобие того, какое она упорно, но безуспешно искала, будучи в Финнмёрке. Впрочем, ей удавалось нечасто совершать такие прогулки или же уходить куда-то далеко без того, чтобы люди начали тревожиться и отправлялись на розыски королевы. И домашних слуг ей тоже не удавалось отсылать из дому так часто, как бы ей того хотелось, — это могло бы вызвать ненужное любопытство по поводу того, чем она могла заниматься в одиночестве. Она также не стала подчинять себе священника: у него появились бы какие-то ненужные сомнения и поводы для размышлений, могли бы возникнуть ненужные тревоги.