Но ведь именно негаданная доброта этих далеко не совершенных людей, ехидно напомнил он себе, вызволила его из глубин отчаяния и вызванной этим отчаянием болезни. Веселый чужестранец Чезаре ухаживал за ним и кормил его; Джан, казалось бы, безразличная ко всему, кроме собственной выгоды, с беспечным великодушием вернула ему веру в себя и в свои силы. Он был благодарен им не только за их доброту, но и за то, что они сумели вновь убедить его, что человеческой натуре свойственны проявления безграничного сострадания, в чем он было усомнился.
Он вновь обрел веру. Утверждение «Столько хорошего в худших из нас, и столько дурного в лучших» относилось ко всем без исключения людям. И это примирило его с необъяснимыми противоречиями в поведении людей и их психологии. Противоречиями, которые были свойственны ему в такой же мере, как и всем другим.
Человек не знает, не может быть уверен, как он поведет себя, когда на него начнут оказывать давление находящиеся вне его контроля силы. И все же в душе каждого постоянно тлеет прометеев огонь, невольно объединяя людей, вспыхивая ярким пламенем каждый раз, когда надвигаются события, ставящие под угрозу всеобщее благо. Разве можно было бы перенести войну со всеми ее ужасами и жестокостью, если бы солдаты не верили в то, что они сражаются отнюдь не ради своей выгоды, а во имя высоких идеалов, что они с готовностью жертвуют своей жизнью, своей надеждой на счастье во имя чести, патриотизма, свободы.
Если бы только люди поняли, что поставлено на карту, если бы только удалось разбудить дремлющую в них силу, как быстро изменилась бы политика правительств! Но эта сила оставалась в дремотном состоянии, и он по-прежнему горел желанием вызвать ее к жизни. Как это сказал один знаменитый ученый, знаток истории развития человеческого общества? За всю историю эволюции борьба разных видов млекопитающих за существование «определялась лишь их способностью действовать энергично и быть всегда начеку — в противном же случае…». Это утверждение никогда не было столь верным, как в наши дни.
Дэвид понимал, что сумятица в его мыслях неразрывно связана с осложнениями, возникшими в его дружеских отношениях с Шарн.
Ему казалось, что он навсегда избавился от вожделений плоти, одолевавших его в период близости с Джан. Что касается Шарн, то он испытывал лишь удовольствие от духовного общения с ней, угадывая в ней натуру, схожую со своей. Он воображал, что и она испытывает к нему такое же чувство. Во всяком случае, она не пыталась завлекать его, воздействовать на его воображение, хотя ему вдруг вспомнилось поднятое к нему, залитое лунным светом лицо Шарн, на котором за обычным выражением невинности промелькнуло явное ожидание чего-то; он вспомнил и о внезапно охватившем его желании поцеловать ее в тот вечер, когда после целого дня, проведенного на пляже, все еще во власти солнца и моря, они одновременно почувствовали очарование минуты.
Теперь он даже не испытывал соблазна взять то, что она ему предлагала, и поверить в иллюзию, которая могла бы заставить его переродиться, поверить в любовь молоденькой девушки, жаждущей отдаться мужчине, в которого, как ей казалось, она была влюблена, — отдаться ради того, чтобы испытать «великое счастье».
Шарн, конечно, не так уж наивна. Она еще со студенческих пор знала о случайных связях своих однокашников и о безумных романах, которые порой коверкали жизнь ее друзей. Но он был уверен, что она не мыслит себе отношений между ними, которые сводились бы только к чувственным наслаждениям. В ее представлении они должны были основываться на глубокой страсти, быть нравственно оправданными, являться своего рода единением души и тела. А он не испытывал ни малейшей склонности вступать с ней в такой тесный союз.
К тому же ни в манерах Шарн, ни в ее облике не было и намека на кокетство. Она считала ниже своего достоинства использовать одежду для обольщения мужчин. Ее светлые волосы обычно были небрежно подобраны сзади пучком. И только глаза за стеклами круглых, в черной оправе очков лучились красотой, шедшей из самых глубин пылкой и в то же время нежной души. Еще не утерявший детской припухлости рот никак не сочетался с представлением о трезвом логичном уме молодой женщины, зарабатывающей на жизнь преподаванием математики и посвящающей все свободное время организационной работе, требующей от человека полной отдачи. Свою страсть к писанию стихов она рассматривала как тайный порок. И лишь в те редкие минуты, когда она была не в силах сдержать восторженного порыва при виде солнечных бликов на реке, или изумительного заката, или красивого дерева в цвету, Дэвид понимал, сколь очаровательна она может быть.
Какая нелепость даже думать о любви и возможности женитьбы на Шарн! Вряд ли и она заходила в своих мыслях так далеко, что подумывала о нем как о возлюбленном или строила в отношении него какие-либо матримониальные планы. Он презрительно хмыкнул, думая о вопиющем мужском тщеславии, позволившем ему столь серьезно истолковывать бесхитростную попытку польстить его самолюбию.
К тому же Шарн хорошо знала, что он бездомный бродяга, человек без гроша за душой, что он даже не мог позволить себе угостить ее обедом, хотя никогда не разрешал платить за себя, когда им случалось обедать вместе. Она относилась к этому как к одному из его «буржуазных предрассудков», ибо хорошо зарабатывала и считала, что принцип равенства полов позволяет женщине с деньгами, которых нет у мужчины, платить за обоих, если он этого сделать не может.
Независимое положение Шарн, уверял себя Дэвид, служило лишним доказательством полной абсурдности его предположения, будто он нужен ей для того, чтобы она могла почувствовать себя настоящей женщиной. И кроме того, она ведь знала, что он ушел из дому, дабы ему ничто не мешало посвятить себя делу борьбы за мир, и никогда еще это его стремление не было столь сильным, как теперь.
Он сожалел, что так много времени потратил даром, отдавшись донкихотским иллюзиям и тщетно пытаясь в одиночку завоевать умы людей. Не достигнув этой цели, он уверовал наконец в необходимость работать скромно и усердно вместе с прочими мужчинами и женщинами, посвятившими себя тем же идеалам.
Оказалось, что Шарн стоит плечом к плечу с ним, исполняя ту же работу, что и он, это в значительной степени объясняло его привязанность и уважение к ней. Значит, ничто не должно помешать этой работе. Их связывали порожденные общим делом надежда и энтузиазм. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы Шарн нарушила как-то веселые дружеские отношения, существовавшие между ними. Хотя и то сказать, веселой она бывала редко. Все же он решил, что необходимо умерять ее серьезность, используя для этого свое чувство юмора.
Тихонько насвистывая, он погрузился в размышления, обдумывая ряд статей, которые намеревался написать для профсоюзных журналов об открывающихся в связи с разоружением перспективах развития гражданских отраслей промышленности. И надо же ему было именно тут споткнуться о край тротуара. Удар — и подметка отлетела от ботинка.
С трудом шагая на хлопающей подметке, он вспомнил слова Мифф о необходимости купить новые ботинки, носки, рубашки, приличное пальто. Он бы никогда не признался в этом Мифф, но факт оставался фактом: у него было слишком мало денег на покупку всех этих вещей. Он отложил кое-что из денег, которые заработал, исполняя черную работу за Джан, кроме того, у него был чек за листовку, которую он написал по просьбе Билла для профсоюза; это было все. С тех пор, отдавая все свое время и всю свою энергию безвозмездно, он не заработал ни гроша.
Когда кто-то в комитете внес предложение оплачивать его труды, он с горячностью отказался, дабы не истощать и без того крайне скудные и явно недостаточные для огромной работы по подготовке Конгресса средства. И все же, как ни крутись, а чтобы служить целям Конгресса, надо на что-то жить. И ничего тут не придумаешь, заключил Дэвид, посмеиваясь над своими колебаниями, кроме как найти какой-то способ заработать несколько фунтов, что позволило бы ему, не прерывая работы в комитете, привести себя в приличный вид.
