Он сидел в кресле, завернувшись в плед, когда услышал, как щелкнул ключ в открываемой ею входной двери. Она стремительно ворвалась в комнату, и вместе с ней с улицы влилась волна холодного зимнего воздуха.

— Ого! — воскликнула она. — Пациент проявляет своевольство!

— Пора уж, — ответил он и улыбнулся; Джан явно досадовала, что он встал с постели.

— Сейчас вам от меня достанется, — заявила она, выкладывая на стол какие-то пакеты и сбрасывая с ног туфли. — Но прежде всего нужно переодеться. Туфли — вот истинное наказание для элегантной женщины. Потопайте-ка день-деньской на этих чертовых шпильках! Я не шучу, уверяю вас, Дэвид. Да и полнеть к тому же начинаю, будь она трижды проклята, эта полнота!

Она сняла шляпку и ушла к себе переодеть костюм, в котором выглядела изящной, стройной женщиной. Когда несколькими минутами позже она вернулась в гостиную, на ней был китайский халат с разбросанными по черному шелку золотыми драконами, на босых ногах — золотые сандалии.

— Не хотите ли выпить? — спросила она, поворачиваясь к бару. — Лично я буду пить виски, могу предложить австралийское, если вы привередливы.

— Отнюдь нет, — мрачно ответил Дэвид.

— А может, хотите шерри?

— Виски меня вполне устроит.

Она достала из бара бутылку и стаканы, налила в них виски.

— Достаточно? Я предпочитаю пить в чистом виде.

Дэвид взял протянутый ею стакан, плеснул в него немпого воды из стоящего на столе графина, поднял стакан, как бы предлагая за нее тост, и, стоя, отпил из стакана под ее слова: «Держите хвост морковкой!»

— Вот так-то лучше, — проговорила Джан, плюхаясь в кресло. — Совсем нынче вымоталась, — вздохнула она. — Утомительный выдался денек.

— Правда? — В голосе Дэвида звучало вежливое сочувствие.

— На мне лежит, чтоб вы знали, мистер Ивенс, вся работа по редактированию женского раздела в «Диспетч», — с вызовом сказала Джан. Вытащив сигарету из пачки, лежащей на столике возле кресла, она подтолкнула пачку к Дэвиду. — Журнал «Герлс» веду тоже я.

Она щелкнула зажигалкой, затянулась и передала зажигалку Дэвиду. Легкое облачко дыма окутало ее.

— Конечно, Клод Мойл одолжил мне денег, чтобы начать издание журнала. Но это мое детище. Мне самой приходится собирать объявления, чтобы он мог существовать, самой писать почти все материалы, самой читать корректуру, да еще в придачу самой верстать номер.

— Работы, очевидно, хватает!

— Уж можете мне поверить! Но мне она по душе, мне по душе эта вечная занятость, положение, которое я занимаю, самостоятельность. Мне нравится иметь много денег и тратить их так, как заблагорассудится.

— Кому не нравится!

— Такова вкратце история моего успеха, — она бросила на него лукавый взгляд, — вопреки вашим предсказаниям, что мне никогда ничего не добиться на поприще журналистики.

— Что ж, я ошибся!

Опа кивнула, не обратив внимания на его холодный тон.

— И я никогда не могла простить вам этого. — Их взгляды встретились, и ее глаза блеснули ехидством. — Но ведь вы отказались от куда большего, чем я когда-либо имела или буду иметь. Зачем вы это сделали?

Опа снова налила себе виски и долила его стакан.

— Я надеялся, — медленно заговорил он, пристально вглядываясь в янтарную прозрачность своего стакана, — совершить в жизни что-нибудь значительное.

— Например? — нетерпеливо спросила она, не сводя с него глаз, и поджала под себя ноги.

— Заставить людей осознать необходимость борьбы за разоружение и мир.

— О, боже! — Она залилась резким ироническим смехом. — И из вашей великой идеи так ничего и не вышло?

— Я бы не сказал этого, — возразил Дэвид. — Просто идея оказалась слишком великой для меня, не по плечу. Вот и все.

— И вы сбросили с себя эту тяжелую ношу. — Джан отвернулась, нетерпеливым жестом загасив сигарету. — Послушайте, а ведь вам должно быть за себя стыдно! С вашими-то способностями и превратиться в…

— …жалкого неудачника, — докончил за нее Дэвид.

— Я не совсем то хотела сказать, — запротестовала она. — Признать свое поражение, вот что я имела ввиду. — Она замолчала, не зная, бить ли его и дальше или пощадить его самолюбие.

И продолжала, движимая скорее желанием обворожить свою жертву, нежели окончательно восстановить ее против себя.

— Понимаете, Дэвид, я ведь влюбилась в вас по уши, когда увидела, как вы заправляете газетой; вы казались мне сгустком энергии, и всякое такое. А я для гас была пустым местом. Эдакая пройдоха и шлюха. Собственно, такой я и была. А иначе как бы я выбилась в люди и достигла нынешнего моего положения? Но все-таки что-то меня притягивало в вас. Сама не знаю что. Должно быть, честность и прямота. Во всяком случае, что-то внушающее уважение. Никак не могу взять в толк, как вы. как вы могли уступить, сдаться, с какими бы там трудностями вам ни пришлось столкнуться лицом к лицу?

— Благодарю вас, мисс Мэрфи. — Насмешливая улыбка тронула губы Дэвида, — Вы отличный агитатор, — Он отхлебнул из своего стакана. — Хотя все сказанное о моем характере вряд ли соответствует истине.

Он отбросил плед и встал перед ней во весь рост — нелепая фигура в оранжево-красной пижаме. Она залилась смехом. Он тоже рассмеялся.

— Если вы вернете мне мои брюки, я, быть может, еще смогу добиться того, чего хотел.

— Не сейчас, — твердо сказала она. — Сначала мне придется подкормить вас немного, а вам придется отдохнуть здесь денек-другой.

— Чертовски мило с вашей стороны, — смущенно пробормотал Дэвид. — Но я уже вполне здоров и совсем оправился от гриппа. Завтра мне надо заняться моими делами.

— Ничего у вас не выйдет, — отрезала она, вставая и направляясь к двери. — Вы находитесь под домашним арестом. Ни с места, пока я не куплю вам новой одежды. Старая полетела в мусоропровод.

На секунду задержавшись в дверях, она оглянулась и сказала с торжествующим смешком:

— Обед будет готов через несколько минут!

Полный недоумения, Дэвид вновь погрузился в свои мысли. С какой стати эта странная молодая женщина взяла на себя заботы о нем? Он терялся в догадках. Почему ее так интересует все, что стряслось с ним?

Совершенно очевидно, что в ее глазах он морально низко пал. Она испытывает к нему такое же отвращение, как он к самому себе за то, что спасовал перед трудностями, поддался разочарованию. Да, сломленный страданиями, выпавшими на его долю в эти несколько последних месяцев, он утратил цель в жизни, задохнулся в тисках отчаяния, потерял надежду объяснить людям, какими опасностями и ужасами чревата термоядерная война. Он безжалостно упрекал себя в трусости и пессимизме, которые довели его до нынешнего унизительного положения.

Без сомнения, сострадание побудило Джан привезти его сюда, дать убежище от ветра и дождя. Как она сама выразилась: «В такую погоду хороший хозяин не бросил бы на улице и собаку, тем более больную собаку». Ну что ж, он и был больной собакой и плевать ему было — выживет он в ту ночь или умрет. Но сейчас, пользуясь ее добротой, проявляемой так свободно и в то же время деспотически, он испытывал противоречивые чувства стыда и благодарности.

Пора с этим кончать. С тем, что он все от нее принимает — еду, виски, сигареты, дружбу, с попытками очистить его неразумную жизнь от скверны, со всеми этими разговорами о новой одежде и бог весть о чем другом.

— Жареная курица с картофелем, — возвестила Джан, вкатывая в гостиную столик на колесиках. — Купила по дороге домой, и еще консервированный горошек. Надеюсь, вы так проголодались, что сделаете мне скидку за обед, приготовленный на скорую руку. Сама умираю с голоду!

Она разрезала курицу, разложила по тарелкам вместе с горошком и картофелем.

— А чтобы отметить ваше выздоровление — бутылочка отменного рислинга из запасов Клода.

— Но послушайте, Джан, — попытался было он воспротивиться ее покровительству.

— Рада, что вы хоть не назвали меня мисс Мэрфи, — прощебетала она. — Пусть вас не смущает Клод. Было время, когда он платил за эту квартиру, но сейчас не платит, хотя мы остались добрыми друзьями. Случается, он обедает у меня, тогда я подаю к столу его же вино.