В Киеве (…)ее успех был беспрецедентный: восемнадцать вечерних ли спектаклей в театре, битком забитом каждый вечер».

Потом были Ленинград, Витебск…

Поездив по городам центральной России, где сбор средств был очень скудный из-за бедности населения, Айседора, видно, разуверилась в успехе гастрольных турне и потому решила очень тактично напомнить красным комиссарам о бедственном положении школы. Ее небольшая статья была опубликована 13 мая 1924 года в ленинградском журнале «Жизнь искусства»:

«Я прибыла в Россию не как артистка, а как человек для того, чтобы наблюдать и строить новую жизнь, и я приехала туда для того, чтобы учить детей Революции, детей Ленина новому выражению жизни…

Лучшее, по моему мнению, что дала советская власть, — это то, что она сказала: «Искусство для народа».

Цель моей школы заключалась в том, чтобы создать новых людей, отрешенных от пережитков буржуазного строя. К сожалению, за недостатком средств, весьма вероятно, мне придется закрыть школу. Мои личные средства исчерпаны, и я обращаюсь с просьбой о помощи ко всем тем, кто интересуется воспитанием детей Революции. Мне жаль было бы, если бы я не смогла закончить воспитание своих учеников: они и теперь уже совершенно не похожи на обычных детей».

В июне, взяв группу наиболее талантливых учениц, она вновь поехала в Киев. Но после двухнедельного пребывания обнаружилось, что финансовое положение школы катастрофическое. Большая часть средств уходила на оплату оркестра и счетов в гостинице. Детей отправили в Москву на средства, занятые у ГПУ. Для себя же Айседора наметила другой маршрут: Поволжье, Туркестан, Урал и, возможно, Сибирь и Китай.

Гастрольные поездки дали танцовщице богатейшее представление о положении в стране. В 1923–1924 годах, должно быть, не было у нас осведомленнее человека. Она никогда не ограничивалась в городах гостиницей и театром. Ее интересовали все достопримечательности..

На Кавказе — в Баку, Тифлисе, Батуми — ее принимали как почетную гостью, и политические деятели старались показать все лучшее. «Элиава, премьер Кавказской республики, который был известным революционным борцом, был также настоящим грузином и очень хотел оставить у танцовщицы столь же счастливые воспоминания о Тифлисе при советском режиме, какие у нее остались от ее посеш, ения при царе». Кортеж правительственных автомобилей двинулся по знаменитой Военно-Грузинской дороге. Так путешествовали в Грузии Айседора и Ирма, и везде их принимали тепло и радушно.

О гастрольной поездке в Поволжье, Туркестан, на Урал, в которой Айседору сопровождали пианист Мейчик и импресарио Борис Зиновьев (Айседора звала его Зино либо Миленький), лучше всего расскажут письма Айседоры. Ирма опубликовала их в книге воспоминаний «Русские дни Айседоры Дункан». То, что увидела Айседора в глубинке, повергло ее в долговременную печаль и уныние. Малейшие проблески надежды на благополучие школы и на само ее суш, ествование — о каких заработках могла идти речь? — были погребены в этих гастролях.

«Оренбург, 24 июля 1924 года. Дорогая Ирма, мы послали тебе письма и три телеграммы, но ответа нет. Только что получили известия — занавеси прибыли только сегодня в Казань!!! Слишком поздно, чтобы везти их в Ташкент. Мы выезжаем завтра в гпесть. Небеса знают зачем, однако я все еще не теряю надежды. В кассе пятьдесят копеек. Пожалуйста, телеграфируй и пиши мне в Ташкент. Чувствую себя совершенно отрезанной от мира, и все эти города такие маленькие, разрушенные и Богом покинутые. Я почти на последнем издыхании. Танцую при белом освещении без декораций. Публика совсем ничего не понимает.

Сегодня я посетила детскую колонию и дала им урок танца. Их жизнь и энтузиазм трогают — все сироты».

«Самарканд, конец июня. Дорогая Ирма, мы движемся от одной катастрофы к другой. Прибыли в Ташкент без копейки. Нашли театр, полный Гельцер, отель — полный Гельцер, — весь город ею оккупирован. Мы вынуждены были пойти в ужасную гостиницу, где с нас потребовали «динги» вперед и, за неимением оных, даже не поставили нам самовара. Мы бродили по городу без единой чашечки чая целый день.

Вечером мы пошли смотреть, как танцует Гельцер в переполненном зале! После второго голодного дня Миленький заложил свой чемодан с двумя костюмами, предназначенными как раз для приезда сюда. И кто, как ты думаешь, взял их в заклад? Вообрази — Каловский, теперешний официальный муж Гельцер!

Сюда мы приехали опять без копейки. Багаж поехал по ошибке на другую станцию. Однако здесь нет Гельцер, и это как-то обнадеживает. Я танцую во вторник. Хотя здесь очень красиво, все же это только большая деревня. Что ж, небо знает, каков будет результат и будем ли мы в состоянии выжить!!! И я чувствую себя разоренной. Мейчик пребывает в безнадежной меланхолии, и даже Миленький утерял свою привычную улыбчивую беспечность.

Край здесь божественный, фрукты и деревья, и все как сад — очень жарко, но приятно. Но это ужасное чувство — гулять без гроша. В Киеве было просто процветание по сравнению с этим.

Товарищ, который захватит это письмо, спас наши жизни тем, что предоставил нам свою комнату, а сам спит в своем личном автомобиле. Что очень благородно с его стороны.

Если будут какие-нибудь деньги, телеграфируй их мне. Отсюда до Москвы — пять дней, и для нас это будет стоит сорок червонцев, а с багажом и все пятьдесят. Нам светит остаться здесь навсегда. Телеграфируй мне новости по получении этих. С любовью к детям и ко всем друзьям».

«Ташкент, 10 июля 1924 года. Дорогая Ирма, это турне — окончательная катастрофа. Мы прибыли сюда из Самарканда опять без копейки. Опять нет гостиницы. Два дня провели, бродя по улицам, очень голодные. Зино и Мейчик спали в театре. Я — по соседству в маленьком домике без воды и туалета. Наконец мы нашли комнаты в этом ужасном отеле, переполненном клопами. Мы очень тревожимся, чтобы не подхватить какое-нибудь заболевание.

Вчера Зино договорился о вечернем выступлении перед студентами, и они авансировали десять червонцев, поэтому мы пошли в ресторан и ели, впервые за три дня. От здешнего дискомфорта и ужаса мы совершенно заболели. Бедный Мейчик выглядит умирающим. Мы приехали рано утром, и пришлось целый день просидеть на парковых скамейках без еды. Это ужасная ситуация. Но это примитивное, дикое место, и здесь с любым может случиться что угодно. Это из рода тех мест, куда приходил Лоэнгрин со своими полчищами: очень похоже на Египет.

Жара больше сорока градусов в тени, и мухи, комары и москиты делают жизнь непереносимой.

Театр заказан. Первый спектакль может быть дан только в следующую среду. Небеса знают, что мы будем делать до этого. Я только надеюсь, что мы сможем достаточно заработать, чтобы заплатить за поезд.

Страна — волшебная. Я никогда не видела цветов и фруктов в таком количестве. В Самарканде мы видели старинный храм, созданный китайской, персидской и арабской культурой; великолепные мозаики. И я посетила могилу Тамерлана и старый город сартов. Если бы были деньги, здесь восхитительные платки и шелка, но увы!!! С любовью, Айседора».

«Ташкент, понедельник, 19 июля, 1924. Дорогая Ирма, при пятидесяти градусах жары — половину времени без еды в жуткой комнате. Гостиница называется «Турицка»! Она должна бы называться «Клоповником». Я думаю, что мой последний час настал. Мейчик, ты помнишь, всегда был отчаянным повесой, и что же теперь с ним стало? Он без конца носится рысью за десять миль на почту, где получает до востребования ежечасные телеграммы о помощи от своей умирающей от голода жены. Можете ли вы достать для несчастной хоть немного хлеба? Миленький тоже получает достаточно «голодных» телеграмм, которые повергают его в ужасный мрак. Я провожу свои ночи в беспокойной охоте за клопами, слушая собачий лай. Это весьма забавно.

В среду первый спектакль, но — нет продажи. Миленький говорит это потому, что я надела смешную шляпу. Но я думаю, что люди здесь окаменели от жары. Как мы собираемся возвращаться, я не знаю. Второй класс, питание и багаж до Екатеринбурга стоят пятьдесят червонцев!!!»