На фоне музыки Чайковского Дункан изобразила в захватывающей мимике и пляске согбенного, тяжко плетущегося, утомленного, скованного раба, силящегося порвать оковы и наконец падающего ниц от изнеможения. Но посмотрите, что делается с этим рабом при первых звуках проклятого царского гимна: он с усилием приподнимает голову, его лицо искажает безумная гримаса ненависти, он с силой выпрямляется, напрягает нечеловеческие усилия, чтобы порвать рабские цепи.

Это ему удается сделать в конце марша…

Раб выпрямляет искривленные пальцы, он простирает застывшие руки вперед — к новой радостной жизни.

Аллегория была понятна всем. Шествие раба по сцене — это крестный путь придавленного царским сапогом русского трудового народа, разрывающего свои цепи. В исполнении Дункан царский гимн прозвучал, как это ни парадоксально, революционно».

О том же свидетельствует И. Шнейдер: «Ленин, присутствовавший на концерте, был потрясен «Славянским маршем» и, вскочив, кричал: «Браво, браво, мисс Дункан!»

Как это ни странно, именно этот танец запретят в Кисловодске чекисты, именно из-за «Славянского марша» вспыхнет скандал после яростного сопротивления Айседоры чекистам.

И все-таки, как рассказывает Ирма, наиболее взволновалась публика, когда оркестр заиграл «Интернационал». «Айседора вышла на середину сцены и там встала твердо, неподвижно, как статуя, задрапированная в красное, и начала одной мимикой изображать крушение старого мира и приход нового — братства людей. Весь зал встал, и все горячо подхватили слова этого гимна. И в это время из глубины сцены вышла Ирма, ведя за руку ребенка, за которым вышли один за другим сто маленьких детей в красных туниках, каждый высоко поднятой правой рукой крепко сжимал левую руку следующего. На фоне синих занавесей ярким живым бордюром они окружили огромную сцену, протягивая свои детские ручонки к светлой, величавой, бесстрашной и лучезарной фигуре своей великой учительницы».

Несмотря на триумфальное выступление в Большом театре, несмотря на то, что 3 декабря 1921 года школа была открыта официально и носила теперь гордое имя Государственная школа Айседоры Дункан, ее пришлось закрыть. Не было топлива. Не была еще провозглашена Лениным и новая экономическая политика. Это случится скоро, и НЭП сразу изменит лицо страны, а пока Айседора опять была поставлена в крайне затруднительное положение. Шесть месяцев прошло со дня ее приезда, и теперь она должна была сказать: либо ее умышленно обманули, и ей остается вернуться к своей карьере в «европейском мире», либо она должна остаться в Москве и бороться за сохранение этой новой школы.

Айседора выбрала второй путь, очень нелегкий для того времени. Ей пришлось много выступать, давая платные представления в театре Зимина. «На доходы от этих выступлений она купила дрова и продукты для своих маленьких воспитанников, а на Рождество елку. Денег на игрушки не было, украшения делали сами». Как писала Ирма Дункан, «вид неподдельно, от души радующихся детей, весело пляшущих вокруг своей первой рождественской елки, по-настоящему вознаградил Айседору за ее хлопоты и помог до некоторой степени подсластить горечь ее разочарований. Великая мечта Айседоры о большой бесплатной школе, поддерживаемой мудрым и благосклонным правительством, потихоньку начала рушиться».

В апреле Айседора дает телеграмму в Америку своему импресарио Юроку, предлагая свои выступления с детьми. Юрок принимает предложение, но предлагает перенести гастроли на осенний сезон.

Советское правительство могло облегченно вздохнуть с отъездом Айседоры, но детей из страны не выпустило, резонно опасаясь их невозвращения и за свой престиж: «Нам-то на все наплевать, но перед иностранцами неудобно».

Почему так нелепо в Советской России смотрелась эта «великая босоножка», которая чудом своего искусства покорила весь мир? Может быть, она действительно привезла с собой атмосферу богемы и разложения? Может, советское правительство вынуждено было тратить деньги не на голодающих детей, а на нее и ее окружение, как об этом писали тогда и пишут до сих пор?

Нет никакого сомнения, что Айседора мешала советскому правительству, мешала со дня своего приезда.

Пригласили! А с кем согласовали? И кто из большевистских руководителей мог всерьез верить, что Айседора примет приглашение? Потому и пообещали храм и Ливадийский дворец, а на деле даже встретить приглашенную на вокзал не явился никто. Потому что никто ее не ждал.

Айседора приехала 24 июля 1921 года. Это было время, когда большевики ввели жесточайшую экономию. Экономили на всем, а страдала, как всегда, в первую очередь культура. Урезали пайки даже строителям элекстростанции, которую лично курировал Ленин. Сокращали «едоков» на заводах и фабриках. На рассмотрении комиссии стояло предложение, «не представляется ли возможным снятие с пайков всего нетрудового населения Москвы».

23 июля 1921 года (накануне приезда Дункан) Ленин подписал документ «Об аресте на одно воскресенье председателя Петроградской коммуны Бадаева и двух его ближайших сотрудников в связи с неисполнением приказа по сокращению на 30 процентов продовольственных пайков снабжаемых коммуной потребителей в связи с тяжелым продовольственным положением».

А тут явилась эта «Дунька» и требует тысячу детей. А дать ей тысячу детей, это значит — дать тысячу пайков да содержать школу, да обслуживающий персонал, да мало ли чего еще! И все этот Луначарский! Сует нос, куда его не просят.

«Айседора не была такой простушкой, как ее описывают: открытая душа и широкая натура. Жизнь научила ее всему: и хитрить, и изворачиваться, и льстить, и скрывать истинные чувства. Была она умной, наблюдательной и хорошо разбиралась в людях», — об этом свидетельствует Лола Кинел.

Что думала Айседора о большевистских руководителях на самом деле, остается только догадываться. «Вслух» в интервью она однажды сказала: «Удивительные люди, эти красные комиссары, — думала я. — В нашей разоренной стране они находят время и желание, чтобы помочь какой-то сумасбродной даме воплотить в жизнь ее фантастическую мечту!» И при этом Айседора видела, ежедневно обходя все кабинеты, тщетно добиваясь открытия школы, что у красных комиссаров не было ни времени, не желания заниматься «сумасбродной» иностранкой и воплондать в жизнь ее мечту. И не было, главное, возможности.

В день ее приезда нарком иностранных дел Чичерин пишет Ленину письмо, жалуется, что перегружен делами, а ему навязывают устройство дел артистки Дункан, приехавшей по приглашению Красина и Луначарского.

Вот история Ливадийского дворца и собольей шубы, по поводу которых так откровенно и долго издевались все, кому ни лень. По воспоминаниям Ирмы Дункан, Айседоре обепдан был Ливадийский дворец в теплом Крыму, и поэтому они не взяли с собой никаких теплых вещей. Наступили октябрьские холода, и Красин, с которым они посоветовались, достал им ордер и посоветовал самим поехать в хранилище меховых вещей и подобрать хорошие шубки. Ирма присутствовала при этом, потому подробно и занимательно поведала историю с меховыми шубами. Описание сказочного мехового царства в пещере Аладдина — это документ эпохи, он сам по себе интересен и достоен внимания. Здесь приводится только небольшой отрывок.

«Когда они добрались до склада, их ввели в настоящую пещеру Аладдина, холодную, как лед. Зрелище, представшее их глазам, могло вызвать у любого члена союза мехоторговцев апоплексический удар от зависти и алчности. На стеллажах и вешалках, ряд за рядом, размещались шубы, накидки, горжетки, палантины, шапки, пелерины и пледы из всех наиценнейших мехов мира. Тут было множество бархатных пелерин, отороченных мехом черно-бурой лисицы, использовавшихся в былые дни для того, чтобы укутывать шикарно одетых аристократок, когда те ездили в санях. Тут были в несказанном количестве длинные накидки-безрукавки из горностая, норки, соболя, персидского каракуля. Здесь были сотни шуб, сшитых из одного ценного меха и отороченных другим; и тысячи шуб попроще из всех мыслимых шкур, среди которых овчина и кролик были вульгарным исключением. Горжетки из уникальных, роскошных голубых песцов висели красочными связками, и были также и другие, из черно-бурых лисиц, горностая, соболя. Ковры для карет и саней из медвежьих шкур, рыжих и белых лисиц, норки, каменной куницы, белки и даже соболя были навалены тут высоченными штабелями».