Еще более нездоровая обстановка складывалась вокруг выступлений Айседоры. Десять дней гастролей превратились для нее в кошмар и испытание. Вернувшись в Нью-Йорк, она сказала журналистам: «Я здесь, чтоб отдохнуть и прийти в себя от преследований, которым подвергалась со стороны американской прессы на всем протяжении своей поездки».

Первый месяц их пребывания в Америке был на исходе, но Есенин, видно, тогда еще не знал о заговоре вокруг них, еще верил, что для него не все потеряно: 1 ноября он пишет Ярмолинскому: «Очень хотел бы поговорить с Вами лично. Если можете, то позвоните завтра в 12 часов в отель, комната 510».

Такая встреча состоялась, но Ярмолинский по-прежнему не торопился с переводами, тянул время. Так Есенин ли «потерял интерес» к сборникам и переводам или Ярмолинский действовал и говорил «от лукавого»?

С опозданием, но получив от Ярмолинского антологию «Новые русские поэты», Есенин жаловался в письме Мариенгофу, что «за стеклом дешевого перевода стихи едва сохраняют форму и совсем утрачивают подлинную свежесть и чистоту свою (…) Здесь имеются переводы тебя и меня, но все это убого очень».

Итак, Есенин все еще верил в издание сборника. Однако переводов нет, книги — нет, вообще ничего не опубликовано, никаких стихотворений поэта. Нигде. А значит, нет великого русского поэта Есенина. Во всех газетах был только молодой муж великой «босоножки» Дункан. Можно ли было придумать что-либо более унизительное и оскорбительное для самолюбия Есенина? Наверное, на то и рассчитана была вся эта политическая интрига.

Вот что по этому поводу замечает М.О. Мендельсон: «Между тем Ярмолинский имел возможность привлечь к работе над стихами Есенина многих американских переводчиков, включая ту же Дейч. Осуществить желание поэта было вполне возможно. Видимо, (…) творчество советского поэта было чуждо супругам Ярмолинским».

Прежде всего, сам поэт был чужд и супругам Ярмолинским, и всем этим людям. А, кроме того, сказать по совести, от них мало что зависело, игра шла по-крупному. Они были только исполнителями.

В 1953 году в Нью-Йорке в «Новом русском слове» были опубликованы воспоминания эмигранта Вениамина Михайловича Левина, с которым Есенин был знаком еще по левоэсеровской газете «Знамя труда» с 1917 года. В очерке «Есенин в Америке» Левин пишет:

«Мы почти каждый день встречались в его отеле и в общей беседе склонялись, что хорошо бы создать свое издательство чистой поэзии и литературы без вмешательства политики. В Москве кричали: «Вся власть Советам», — а я предложил Есенину лозунг: «Вся власть поэтам». Он радостно улыбался, и мы рассказали об этом Изадоре. Она очень обрадовалась такому плану и сказала, что ее бывший муж Зингер обещал ей дать на устройство балетной школы в Америке шестьдесят тысяч долларов, половину этой суммы она определила нам на издательство на русском и английском языках. Мы были полны планов на будущее, и Есенин уже смотрел на меня как на своего друга-компаньона».

В очерке Левина есть одно замечание, на которое хочется обратить внимание:

«Как-то Есенин рассказал мне, что одна русская нью-йоркская газета, «левая», предложила устроить литературное выступление и даже дала ему пятьдесят долларов аванса. Он сначала согласился, а потом отказался, вернув аванс.

Он понял несовместимость его связи с партийной газетой, и Изадора была этим тоже довольна».

Ни Бурлюк, ни Ярмолинский, ни Мани-Лейба, ни другие не предложили Есенину свои услуги и своижурналы, чтобы Америку и американцев познакомить с лучшим поэтом России. А вот замечание Мендельсона: «Левых» представлял Давид Бурлюк. Бурлюк сам недавно появился в Америке, но упорно навязывал ему свое покровительство, долго уговаривал познакомить с Нью-Йорком. Есенин демонстративно «отвернулся» от Америки, не дал себя уговорить.

(…) Сколько тягостного и даже оскорбительного было для Есенина в его тщетных попытках добиться издания его стихов на английском языке, в провале надежд на то, что наконец-то он предстанет перед американцами человеком творческим, а не просто молодым спутником Айседоры Дункан, неизвестно на что расходующим свои дни».

Все журналы и газеты полны были такой клеветы, и Есенин догадывался, откуда исходит этот шлейф зловонного дыма. Но тогда еще не знал, что к этой клевете и травле подключились все его друзья-имажинисты во главе с Анатолием Мариенгофом.

Пресса писала много о нем и Айседоре, обо всех выступлениях, скандалах, о кожаных чемоданах, о его прекрасном телосложении (для боксера!), как он одет и обут, что ест и что пьет, но только не о том, чем жил Есенин, чем дорожил, чем гордился. Грустно было сознавать, что он находится всецело в руках прохвостов и негодяев, которые затеяли политические игры, но сделать ничего не мог.

«Его потряс цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищенность человека от черных сил зла». Этот комментарий Софьи Толстой к «Черному человеку» — не о бесправном американце или американских неграх, эти слова напрямую относятся к Сергею Есенину.

Из воспоминаний Вениамина Левина, 1953 года:

«Где-то чувствовались вокруг них люди, которым нужно было втянуть в грязную политическую борьбу и сделать их орудием своих страстей… Что Есенин им не подходил, это они понимали, но он уже имел огромное имя в литературе, а вместе с Дункан он уже представлял символ связи России и Америки в период после русской революции — им это лишь и нужно использовать.

Но Есенин не дался. И они это запомнили».

В Европе со старой русской культурой, изгнанной из революционной России, на стихи Есенина набросились, по выражению М. Горького, «как обжоры на клубнику в январе». Есенин тотчас заключил договора на издание нескольких сборников. Его переводили на французский, английский, немецкий.

Новый Свет же начисто игнорировал его как поэта. Айседора выводила его на сцену, говорила, что Есенин — второй Пушкин, но никто не знал главного — его стихотворений.

Можно только догадываться, как переживал Есенин. Ничто не могло нанести ему большей обиды, уязвить его самолюбия, как отрицание его как поэта.

«Газеты взбесились, набрасываясь на Дункан и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши тогда, когда их не было, раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина», — писал позже Илья Шнейдер.

Самый громкий скандал разгорелся в еврейской колонии, куда чета Дункан-Есенин была приглашена известным поэтом Мани-Лейбой. Его свидетелем был В. Левин.

Имя еврейского поэта и переводчика Мани-Лейбы встречается в биографии Есенина в связи с его дружбой (или знакомством) с Блюмкиным, известным террористом, убийцей немецкого посла Мирбаха. Из «Литературной энциклопедии» известно: «Мани-Лейб (псевдоним, настоящее имя Мани-Лейб Брагинский. 20.12.1883, г. Нежин — 04.10.1953, г. Нью-Йорк). Еврейский поэт. Был сапожником. Участник революционного движения в России. В 1904 году Мани-Лейб был арестован, бежал в Англию, где выступал в еврейской рабочей прессе. В 1905 году переехал в США, примкнул к группе так называемых «молодых поэтов» и вскоре стал ее лидером».

Исследуя до сих пор тщательно «законспирированную» фигуру Якова Блюмкина, Феликс Зинько пишет: «Удалось выяснить, что у Якова был старший брат Моисей-Лейба. Когда Якову было всего 6 лет, на квартиру к ним пожаловали жандармы с обыском. Они нашли в комнате Моисея целый склад листовок, прокламаций и других нелегальных изданий Одесского комитета РСДРП. В тот день, 8 августа 1904 года Моисей был арестован на партийном собрании.

18 декабря Моисей был освобожден из тюрьмы и отдан под надзор отца». Ну а дальше все так, как сказано в энциклопедии.

Вот на этом вечере, после которого чета Дункан-Есенин должна была якобы «бежать из Америки», Есенин «выплеснул в слова всю накипевшую обиду»: