О есенинском пьянстве написано много. Это стало расхожим штампом и не подлежит никакому сомнению. Скажи теперь читателю, что Есенин не был пьяницей, на смех поднимут, тотчас приведут в опровержение десятки примеров.

Еще бы! Эту сторону не обошел вниманием ни один мемуарист. Первыми изрядно постарались друзья и подруги. Да что там друзья, когда пишут сестры, пишет сам поэт о своей «запойной болезни». Нынешние исследователи либо обходят молчанием этот вопрос, либо касаются очень деликатно. Пожалуй, единственный, кто не боится говорить на эту тему, Эдуард Хлысталов. И говорит, казалось бы, странные вещи. Есенин никогда не употреблял водки, тому он имеет документальное подтверждение. Странный, по русским меркам, пьяница!

Почему же тогда Есенин в мае 1922 года перед отъездом за границу пишет Клюеву: «Последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным»? А через год не менее тяжкое обвинение «в пьяной есенинской свалке» и «непробудном кабаке» находим в письме самого Николая Клюева. Клюев — не Мариенгоф, его никто не обвинил в клевете. Как не верить Клюеву? Так откуда же тогда все это?

В письме Есенина на самом деле речь идет не о «запойной болезни», а об аресте. И арестован был не за пьяный дебош, а по подозрению в контрреволюции. Это совсем другое дело.

Органами ВЧК Есенин арестовывался дважды, это опять же доказал Эдуард Хлысталов. Исследователи пишут только об одном аресте в 1920 году, должно быть, потому, что «Личное дело» Есенина, арестованного в 1921 году, не найдено.

Первый раз он арестован был на квартире Кусикова по подозрению в контрреволюции. (Младший брат Кусикова служил в Добровольческой армии Деникина). В письме Иванову-Разумнику 4 декабря 1920 года поэт объясняет:

«Дорогой Разумник Васильевич!

Простите, ради Бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК.

Это меня как-то огорошило, оскорбило и мне долго пришлось выветриваться».

Кроме подозрительной связи с Кусиковым, Есенин открытым текстом писал о своем негативном отношении к советской власти Евгении Лившиц 11 августа 1920 года: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал».

Восемь суток находился Есенин в тюрьме на Лубянке.

В августе 1921 года по делу Таганцева расстреляли большую группу интеллигенции. Тогда же ликвидировали по приказу Ленина «Помголы», прошли массовые аресты. Должно быть, тогда был арестован и Есенин. Неизвестно, сколько дней провел он в тюрьме во второй раз, но теперь, наученный горьким опытом, он пишет уже не об аресте, а о «запойной болезни». Этот конспиративный язык будет часто использовать в письмах и стихотворениях:

В стихах все выходит даже забавно, на деле было — не до шуток. Вот что писал С. Есенин Н. Клюеву в мае 1922 года: «Очень уж я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным, так что даже и боюсь тебе даже писать, чтобы как-нибудь беспричинно не сделать больно».

Было от чего стать издерганным — ведь не пощадили даже такого талантливого поэта, как Гумилев, хотя лично М. Горький просил за него Ленина. И было чего Есенину беспокоиться за друга, того только недавно исключили из партии, потому боялся своим письмом навлечь на него чекистские неприятности.

«Запойная болезнь» и «пьяная есенинская свалка» того же происхождения, что и «чекистская Тетушка», о которой не без юмора рассказал в тюремных мемуарах Иванов-Разумник:

Надо сказать, что шедевр «поэта земли русской» был настолько популярен в те годы, что вдохновил другую «знаменитость», Вольфа Эрлиха, на создание подобного двустишия:

Безыменский воспел «трехбуквенную мамашу» — ВКП, а Разумнику Васильевичу тотчас на ум пришла «трехбуквенная Тетка — ГПУ». Почему Тетка? Потому что «еще Фамусов знал о ней, грозя сослать дочь «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!» «Тетка» пришлась всем по душе, тотчас прижилась в писательском кругу, а вскоре появилась и на страницах есенинских писем, например в письме Кусикову: «Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть… Теперь, когда от революции остались только клюнь да трубка, злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про Тетку».

«Клюнь» — тоже появилось над зачеркнутым трехбуквенным непечатным словом.

Чтобы расшифровать письмо Клюева о «непробудном кабаке и пьяной есенинской свалке, которая длится днями и ночами», достаточно взглянуть на этот период жизни Есенина. Ко всем житейским неурядицам — квартирным, финансовым, семейным и прочим — прибавилась амурная и с той стороны, откуда меньше всего ожидал.

Рассказывают так. Сосед Бениславской по квартире Грандов приревновал к Есенину свою молодую жену (сотрудницу газеты «Беднота», будущую писательницу Елену Кононенко), которая была страстно влюблена в поэта. Поскольку дом этот был ведомственным, и жили в нем работники печати, сотрудники газет «Правда» и «Беднота», Грандов, ближайший коллега Сосновского, редактор «Бедноты», третирует Бениславскую, требуя немедленно выписать Есенина — ему не место в доме работников партийной печати. Да Есенин, собственно говоря, почти и не жил здесь в это время, как бездомная собака, скитался он по чужим углам.

Из ревности или по другой какой причине Грандов сделал все возможное, чтоб жизнь Есенина стала невыносимой. Конфликт закончился трагически: Грандов повесился.

Здесь рассказчики, как правило, умолкают, предоставляя читателю возможность самому «импровизировать» и делать вывод. А вывод непременно будет такой, как в мариенгофском «Романе»: Есенин вернулся «другой», безнравственный и аморальный. И таким сделали его за короткое время богемная жизнь с Дункан и заграничное турне. А все потому, что не было у деревенского парня внутреннего стержня. Съехал с Пречистенки, ушел от Мариенгофа, остепенившегося, женатого человека, окружил себя гаремом: Галина Бениславская. Августа Миклашевская, Надежда Вольпин, Анна Берзинь — всех и не перечислишь. Совершенно безнравственный и растленный тип, пьянь кабацкая.

Ну, а что же молодая жена Грандова — Елена Кононенко? Неизвестно, довела ли сотрудница газеты «Беднота» своего супруга до этого нервного срыва, но точно известно, что Есенин здесь ни при чем. Его уже не было в живых, когда Грандов в 1927 и 1928 годах все еще редактировал свою газету. Лишь в 1929 году придет другой редактор, а Грандова найдут повешенным на батарее (не правда ли, знакомый почерк?).