У меня не было четкого представления о возможностях японских танковых сил. По данным разведки, японские танки были «сверхлегкими» и значительно уступали нашим как по огневой мощи, так и по бронезащищенности, но та же разведка доносила, что какое-то время назад японцы получили полные чертежи и технические данные немецкой «Пантеры». Если бы японцам удалось наладить выпуск большого числа «Пантер», они представляли бы серьезную угрозу. Но даже если японские танки не смогут оказать серьезного сопротивления… У нас были все основания полагать: если японская пехота будет и дальше сражаться столь отчаянно, как на островах южной части Тихого океана, она будет в силах нанести нам тяжелый урон. Наши солдаты полагали, что вторжение в Японию будет стоить большой крови и больших жертв обеим сторонам.

Внезапно киноэкран погас и начали зажигаться огни. Мы вскочили, оглядываясь. Я поначалу решил, что услышу очередное объявление о том, что такому-то подразделению пора собираться на площади у своих грузовиков. Но из динамиков зазвучал голос директора кинотеатра, который громко и ясно, без малейшего акцента произнес:

— Мы только что приняли сообщение Би-би-си. Япония согласилась на безоговорочную капитуляцию.

Эти слова потрясли нас. Кто-то застыл, не в силах промолвить ни слова; другие молились, упав на колени; третьи, не выдержав, разрыдались. Я же про себя возблагодарил Всевышнего за избавление. Мы все чувствовали себя словно смертники, которым вдруг объявили о помиловании. Время как будто застыло, закаменев вечностью, пока три тысячи молодых солдат понемногу осознавали, что милостью Господней мы все вошли в число выживших.

В годы Второй мировой «Хантсвилль Таймс» публиковала имена молодых людей, отправленных служить за границу. В начале сентября 1943 года, когда 3‑я бронетанковая отправилась в Англию, там появилось и мое имя. Одна пожилая дама, старинная знакомая моей семьи, позвонила в тот день отцу и спросила:

— Джордж, я смотрю, твой сын Белтон отправился за океан?

Когда отец подтвердил это, дама попросила заглянуть к ней за подарком для меня. На следующий день отец навестил ее, и старушка вручила ему полудолларовую монетку, отчеканенную в 1825 году. В те годы это была не особенно редкая монета: ее оценочная стоимость составляла 38 долларов. Дама попросила передать мне историю, которая стоит за этой монетой, и рассказала ее отцу.

Так вышло, что эта монетка послужила талисманом на удачу прапрадеду ее мужа, который служил на Мексиканской войне в 1840 году. Потом монетка перешла его деду, который в 1862‑м взял ее с собой на Гражданскую. Затем монетку унаследовал уже отец ее мужа, с ним она отправилась на испано-американскую войну 1898 года; затем — сам муж пожилой дамы, который в 1917‑м взял монетку с собой на Первую мировую. Поскольку сыновей в их семействе не было, она просила отца передать монету мне — с надеждой, что я вернусь с нею невредимым и мне не придется отправлять с этим талисманом своих будущих сыновей на будущие войны.

Монетка-талисман прошла со мной всю Европейскую кампанию и остается со мной по сей день. Ее носили при себе пятеро американских солдат на пяти разных войнах, и все они вернулись домой живыми и без тяжелых ранений. Полагаю, другого такого случая не сыскать, и моя монетка единственная на свете может похвастать подобной историей!

Я хотел бы выразить (и не обязательно в порядке важности их роли) свою благодарность тем людям, которые помогли мне написать эту книгу.

Еще не покинув оккупированной Германии, я поделился своими планами с приятелем, лейтенантом Эрлом Бинкли, который непрестанно понукал меня написать эту книгу. Доктор Джеймс Тент, профессор истории в Университете штата Алабама в Бирмингеме, не только поощрял меня, но и познакомил с доктором Стефеном Э. Амброузом. Доктор Амброуз отрецензировал мою рукопись и воспользовался ею в работе над собственной книгой «Граждане солдаты». Он также любезно согласился написать к этой книге вступительное слово.

Свою благодарность я хочу выразить также:

доктору Расселу Уэйли, профессору военной истории Университета Темпл[97]; подполковнику Ли Кларку, начальнику училища бронетанковых войск в Форт-Ноксе; Джону Пурди, директору музея генерала Паттона; Биллу Хансону, директору библиотеки училища бронетанковых войск; полковнику Элдеру, командующему 16‑м кавалерийским полком; Хейнсу Дугану, историку 3‑й бронетанковой дивизии, и Кларенсу Смойеру из роты «И» 32‑го бронетанкового полка,

а также:

моей семье — жене Ребекке, сыновьям Белтону, Ллойду и Спенсеру, и невестке Тиш — за терпение, помощь и поддержку, и моей секретарше Бетти Хартвелл, которой я препоручил основную часть машинописных работ.

Кандидат в доктора исторических наук Майк Беннингхоф превосходно отредактировал первый вариант моей рукописи. Фотографии включены с любезного согласия Эрни Ниббелинка, Эрла Бинкли, Кларенса Смойера и Марвина Мишника. Перед Шейлой Крисс я в долгу за выполненные ею карты. Дебора Бакстер Суони оказала мне существенную помощь при вычитке рукописи, а перед Бобом Кейном, Ричардом Кейном и Э. Дж. Маккарти из «Президио пресс» я в долгу за их профессионализм и ценные советы.

Танки М4 «Шерман», с которыми мы высадились в Нормандии, весили 32 тонны и несли 63 мм лобовой брони, установленной под наклоном в 45°. На них была установлена короткоствольная 75‑мм пушка с низкой начальной скоростью снаряда (625 метров в секунду). Позднее около 15% танков, поступающих в войска, было оснащено новым 76‑мм орудием с более высокой начальной скоростью снаряда (810 метров в секунду).

Когда война в Европе только начиналась, между танковыми конструкторами службы артиллерийско-технического снабжения и старшими офицерами сухопутной армии шли бессмысленные споры. К лету 1939 года, когда я был кадетом службы снабжения на Абердинском полигоне, основным танком нашей армии был средний танк М2А1, вооруженный установленной в башне 37‑мм пушкой. После сентябрьского вторжения немцев в Польшу споры только усилились. Офицеры бронетанковых войск и кавалерии требовали установить в башне крупнокалиберное противотанковое орудие с высокой начальной скоростью снаряда. Пехотные офицеры все еще считали танк средством для прорыва пехотных позиций. Артиллеристы полагали, что, если танк и будет нести оружие калибром покрупнее, оно должно соответствовать артиллерийским техническим требованиям, которые предусматривали, что орудийный ствол должен выдерживать 7500 выстрелов боевыми снарядами. Для калибров 75 мм и выше это условие невозможно было выполнить, не снизив дульной скорости. Артиллеристам, очевидно, в голову не пришло, что редкий танк протянет в бою достаточно долго, чтобы сделать 7500 выстрелов. Результатом их усилий стал спроектированный комитетом новый танк М3.

Этот же комитет определил основные особенности новой машины. Нижняя часть корпуса и ходовая часть вместе с четырехсотсильным радиальным двигателем R975C1, трансмиссией и механизмами поворота остались ей в наследство от старого М2А1. Бортовая и лобовая броня стала толще, клепаный корпус приобрел угловатую форму. Лобовая бронеплита толщиной 63 мм состояла из двух частей: первая крепилась под углом 45° и закрывала примерно половину высоты машины, вторая устанавливалась под бо́льшим углом и крепилась к нижней заклепками. Клепку использовали, потому что некоторые офицеры полагали, будто сварка снижает прочность брони. Последствия этого технического решения оказались катастрофическими — когда мелкокалиберный бронебойный снаряд срезал головку одной из заклепок, ту ударом вбивало внутрь машины, где она рикошетировала, точно пуля, поражая экипаж.