Один из наших сварщиков нашел внутри танка снаряд. Угольной дуговой лампой он срезал наконечник и воспользовался им как затычкой, чтобы заварить оставленную этим же снарядом пробоину. Потом он зашлифовал заплату с обеих сторон, и, когда мы заново покрасили танк, отыскать пробоину было почти невозможно. Мне всегда казалось, что метод, когда снаряд одновременно служит заплатой, — истинная насмешка войны. Со стороны сварщика требовалась недюжинная сноровка, чтобы зашлифовать и тем самым замаскировать заплату, поскольку танкисты не любили получать из ремонта подбитые танки, особенно если они подозревали, что прежний экипаж погиб в бою. Несмотря на это, свой собственный старый танк мечтали получить обратно все — из сентиментальных соображений.

Достаточно скоро вышедшие из строя машины были или отремонтированы, или заменены на новые, и ремонтная рота «Си» направилась на юг, чтобы присоединиться к Боевой группе Б близ Горрона и Майена.

Как только немецкий прорыв у Мортена был ликвидирован, вновь пришел наш черед. Бросив все наличные резервы в контратаку у Мортена, противник слишком растянул свои силы. ГШ СЭС без промедления воспользовался этим шансом, и генерал Эйзенхауэр приказал 12‑й группе армий под командованием Брэдли двинуться вперед, в глубь вражеской территории. Тем временем 21‑я группа армий Монтгомери должна была начать массированное наступление в районе Комон-Фалез и продвинуться на юг до соединения с 12‑й группой армий, загнав тем самым в котел немецкие 7‑ю и 5‑ю танковые армии.

11 августа, во второй половине дня, я выехал со СПАМ на юг, пытаясь нагнать БгБ. Я знал, что боевые части продвигаются через Сен-Илер-дю-Аркю на Горрон и дальше — на Майен, но не имел представления, как далеко они забрались. Горрон и Майен, серьезно пострадавшие от бомбардировок и артиллерийского и танкового огня, представляли собой важные дорожные узлы, а везде, где немцы пытались удержаться, разгорался бой.

3‑я бронетанковая дивизия возглавляла наступление VII корпуса и должна была продвигаться быстро. Корпус растягивался, и я понял, что линии снабжения становятся уязвимы. Изредка нам попадались на пути моторизованные части пехоты или артиллерии, но по большей части мы с Верноном в полном одиночестве гнали на полном ходу по дороге. На въезде в Горрон нам пришлось притормозить, выбирая дорогу через развалины. Заодно мы хотели попытаться выяснить, какой дорогой двинулась дальше наша боевая группа.

Многие дома рухнули от бомбежек и пожаров. Когда мы медленно объезжали развалины, Вернон внезапно присвистнул и крикнул: «Ко мне, ко мне!» Из-под обугленных, дымящихся балок вылетел серый комочек, подлетел к нашему джипу, запрыгнул Вернону на колени и принялся облизывать ему лицо. Это был щенок жесткошерстного терьера, едва в 30 сантиметров в холке и без ошейника. Я решил, что ему было, должно быть, около трех месяцев, и, судя по всему, он уже довольно давно бродил по руинам.

Вернон захотел оставить щенка в качестве нашего талисмана. На это я заметил, что сейчас, когда мы пытаемся нагнать наступающую БгБ, нам только собаки не хватало для полного счастья. Мы решили, что местное население скоро вернется в деревню — прошло уже шесть часов с тех пор, как отсюда вышибли немцев. Штатские обычно прятались по лесам, покуда не кончится бой, а затем возвращались, чтобы посмотреть, что осталось от их домов. Разочарованный Вернон опустил щенка на землю, потрепал его на прощание по спине, и вскоре он скрылся в облаке пыли.

Изучив карту и приглядевшись к следам танковых траков на засыпанных обломками улицах, я сумел наконец определить, какой дорогой направилась дальше боевая группа. Мы выехали на шоссе, и упрямо молчавший Вернон дал полный газ.

Мы отъехали от города на четыре сотни метров, когда я случайно глянул в зеркальце заднего вида и заметил, как по дороге за нами следом скачет серый комочек. Я не мог не смягчиться и проорал: «Вернон, тормози свой гребаный джип!»

Изрядно разогнавшийся щенок преодолел последние несколько шагов до машины одним прыжком. Вернон подхватил его в полете, словно футбольный мяч в воротах.

— Ну, пожалуй, талисман нам пригодится, — согласился я, покуда Вернон тискал щенка. — Но на твою ответственность.

— Не волнуйтесь, лейтенант, я хорошо о нем позабочусь!

Оказалось, что «о ней», после чего Вернон окрестил щенка Сучкой. Он посадил терьера на заднее сиденье, рядом с моей коробкой карт, и мы вновь двинулись в путь.

По дороге на Майен мы не встретили ни единого американца. Я понял, что мы попали в так называемый провал между боевой группой и следующими за ней тыловыми частями. Я знал, что БгБ наступает быстро, а чем быстрее двигался фронт, тем шире становился «провал». Я не знал, взяли мы уже Майен или БгБ обошла город и двинулась дальше; и в любом случае мне не хотелось въезжать в Майен посреди ночи.

Начинало смеркаться, и я посчитал разумным поискать место для ночлега. По левую руку от дороги мы заметили небольшое поле, рассеченное пересохшим ручьем. Оба берега поросли тополями и обсажены были густым кустарником. Мы решили, что это место вполне подойдет для лагеря.

Вернон нашел в изгороди проход, где через ручей переправлялись фургоны, и выехал в сухое русло. Ровное песчаное дно шириной в пять шагов лежало на метр с небольшим ниже уровня земли. Маскировка была идеальная: берега скрывали целиком и машину, и все наши пожитки. Случайный прохожий не смог бы нас заметить.

Я раскатал спальные мешки и рядом с каждым положил карабин. Перекусить мы решили пайками типа К: час был поздний, и мы слишком устали, чтобы возиться с котелком. Такие пайки поставлялись в водоупорных коробочках трех видов: на завтрак, на обед и на ужин. Коробочка к завтраку содержала небольшую банку холодного омлета с кусочками бекона — довольно вкусно, если привыкнуть. На обед полагалась банка чеддера, а на ужин — банка тушенки. К консервам прилагалось сухое печенье с большим содержанием белка, кофе, сухое молоко, сахар, сигареты и туалетная бумага.

Вернон скормил Сучке банку тушенки. Изголодавшийся щенок проглотил ее мигом. Костер мы решили не разводить и запили ужин водой вместо кофе. Чего я делать точно не собирался, так это курить в спальном мешке: этот урок я усвоил в Буа-дю-Оме.

Подозреваю, что у каждого солдата на каком-то этапе развивается собственный бзик — у меня у самого их было изрядно. Вернона же преследовала навязчивая идея, что немцы подберутся к нам ночью и швырнут гранату в окоп. Пока мы находились в тылу, за линией постов, мне легко было убедить его, что это маловероятно, но теперь, когда мы оказались одни посреди поля, дело было иное.

Я внезапно оценил по достоинству присутствие собаки. Сучка оказалась необычайно понятливой, охотно выполняла команды, а положение дел воспринимала почти инстинктивно. В наш лагерь она вписалась идеально. Вернон положил ее между нашими спальными мешками; собачонка притиснулась к нему, и мы все задремали.

Растолкал меня Вернон.

— Лейтенант, там, в кустах на другом берегу, кто-то есть.

Похоже, что первой шум услышала Сучка и, вместо того чтобы залаять, растормошила водителя.

Я напряженно прислушивался. Вдруг раздался треск, словно бы кто-то шагнул по сухой траве. Я сунул руку под свернутую куртку, служившую мне подушкой, достал свой пистолет, осторожно передернул затвор и загнал патрон в патронник. Вернон снял с предохранителя карабин.

Треск послышался снова. Если бы нас застал немецкий патруль, несколько солдат в темноте шумели бы громче. А вот двое-трое отставших от части солдат могли бы, заметив нас с вечера, попытаться нас прикончить. С другой стороны, в темноте им было труднее разглядеть нас, чем нам — их.

Некоторое время мы прислушивались, затаив дыхание, но ничто не нарушало тишины. Я уже начал подумывать, что это просто упала подгнившая ветка. Пытаясь убедить не то Вернона, не то самого себя, я прошептал, что ничего особенного не заметил, и лег снова, не выпуская пистолета из рук, и уже начал задремывать снова, когда Вернон вновь толкнул меня. Пробудившись от полудремы, я вновь отчетливо услыхал треск. Но теперь он раздавался все реже, пока не затих совсем. В конце концов мы от усталости заснули оба.