Майор Аррингтон распорядился подготовить окончательные отчеты о боевых потерях дивизии. Для этого каждый офицер связи должен был проверить собственные записи по книгам нарядов, заполненных для мастерской ремонтного батальона. Мы перепроверили все записи, постаравшись как можно точнее вспомнить всякий случай, когда машины были подбиты, повреждены или требовали ремонта. Не один день прошел, прежде чем окончательный отчет был составлен и передан в штаб дивизии, откуда, в свою очередь, ушел на хранение в архивы Военного ведомства. Краткое изложение этого отчета вошло в официальную историю 3‑й бронетанковой дивизии, опубликованную под названием «Передовая» на Западе».

Примерно тогда же я получил от тетушки Бетти из Нэшвилля (штат Теннесси) занимавшее десять страниц письмо на микропленке. Тетушка приходилась младшей сестрой моей бабке, и я с теплотой вспоминал, как она вместе со внуками наведывалась к моему деду в Хантсвилль. Тетушка Бетти показывала нам открытки, которые привезла из Европы много лет назад, и рассказывала о замках на Рейне, о рыцарях и подвигах, о великих битвах славного прошлого. Я, тогда еще мальчишка, не догадывался, что мне в свой черед доведется принять участие в битвах на этой самой земле.

В своем пространном письме тетушка Бетти описывала свое путешествие в Германию в начале 1890‑х. Ей было тогда семнадцать лет, и она путешествовала вместе с отцом. Их пригласило в гости семейство учителя музыки из немецкого Рюдесхайма, небольшого поселка на восточном берегу Рейна, по другую сторону реки от Майнца. День, когда они приехали в Рюдесхайм поездом из Берлина, совпал с годовщиной дня открытия Germania Denkmal, памятника «Германия»[89], монументальной бронзовой статуи, отлитой из трофейных французских пушек, захваченных немцами в ходе франко-прусской войны 1871 года. Памятник представлял собою немецкую богиню войны и на тот момент являлся самой большой статуей в мире.

Тем же поездом из Берлина должны были прибыть американский посол с дочерью, приглашенные на празднество, однако они опоздали к отбытию. Прадеда и тетушку Бетти приняли за посла с дочерью и усадили на почетные места. Бургомистр и высокопоставленные немецкие чиновники произносили нескончаемые речи; тетушке вручили прелестный букет и красно-бело-синюю кокарду на шляпку. Что произошла ошибка, она поняла только тогда, когда церемония уже подошла к концу.

Вспоминая эту историю с высоты прошедших пятидесяти лет, сквозь призму двух мировых войн, тетушка пришла к выводу, что статуя олицетворяет собою высшую ступень прусского/германского милитаризма, и требовала от меня, чтобы я ее взорвал, — собственно, ради этого она и написала мне. Я был несколько шокирован тем, что милая старушка, учительница музыки, столько лет лелеяла в себе столь разрушительные стремления, однако, глянув на карту, обнаружил, что от Дармштадта до Рюдесхайма всего около 120 километров, и решил туда съездить.

Тетушка в мельчайших подробностях описала мне план городка и дала адрес дома, в котором останавливалась: Шмидтхофф, 10. Я быстро нашел и улицу, и дворик, который описывала тетя Бетти, с фонтаном и часовенкой — его она видела из окна спальни. Мы обошли дом, и под соломенным свесом нашелся едва видный номер «10». Я сделал несколько снимков дома, на которых был виден адрес. Затем мы отыскали дорогу, которая вела через Нидервальд вверх по склону холма к монументу, до сих пор возвышавшемуся над городом во всем своем величии. Вместе с каменным постаментом статуя имела более тридцати метров в высоту. По воронкам вокруг нее и следам разрывов на каменном основании можно было видеть, что монумент подвергался сильному артобстрелу. Сама статуя не получила прямых попаданий, но была изрядно посечена осколками снарядов. Я предположил, что немцы использовали ее как наблюдательный пост, а обстрел велся в попытках подавить его. На постаменте огромными буквами была высечена надпись: «Wacht am Rhein» — «Стража на Рейне».

Я сделал несколько снимков памятника, прежде чем обнаружил в киоске у его подножия стопку потертых туристических открыток. Позднее я подарил их тетушке Бетти. Та очень сердилась, что я не взорвал монумент, но я объяснил, что для этого не хватило бы и доверху груженного тротилом джипа, и это ее несколько успокоило.

Репатриация немецких солдат шла ускоренными темпами. Если в показаниях и личных делах солдат ничего не указывало на причастность к военным преступлениям или связь с высшими нацистскими кругами, их обычно отпускали сразу. Высокопоставленных офицеров, особенно из войск СС, по большей части задерживали для допросов.

Хотя война уже месяц как закончилась, мы продолжали видеть на дорогах кучки бредущих домой немецких солдат в форме. Хотя оружие они сдали, мундиры им пришлось оставить: другой одежды у них не оставалось. Все они были или очень молоды (многим не исполнилось и двадцати), или приближались к пенсионному возрасту. Мужчин в возрасте между двадцатью и сорока годами практически не осталось: все они давно были ранены или убиты.

Христианское воспитание требовало от меня испытывать к поверженному врагу сострадание и понимание, но память об увиденном не вызывала у меня ничего, кроме ненависти — причем даже к немецким женщинам и детям. Да, мы приняли ужасающие, варварские правила ведения войны, но немцы переступили в ней грань человеческого: расстрел из пулеметов безоружных американских солдат в Мальмеди, кровавая бойня среди штатских в бельгийском Ставло, миллионы невинных мирных граждан, целенаправленно уморенных голодом, замученных и расстрелянных в Нордхаузене, Белсене и Аушвице, открывали ужасающую картину геноцида, обрушившегося по воле Гитлера на целое поколение. Для простого американца эти ужасы были непостижимы рассудком, и я не находил ответов на свои вопросы.

По приказу Верховного командования союзных сил нам следовало произвести предварительную разведку немецкого промышленного потенциала, чтобы определить, какая продукция производилась на каждом из заводов до и во время войны и какая может быть произведена после. Разведка должна была составить приблизительный список всех немецких предприятий, с особенным упором на военную промышленность, источники сырья и состояние коммунальных предприятий. Вся документация и техническая информация подлежала изъятию и переходила в наше распоряжение.

Американская оккупационная зона была поделена на районы ответственности дивизий. Нашей основной задачей было накормить и одеть гражданское население этих районов и как можно скорее восстановить промышленное и сельскохозяйственное производство. Район ответственности 3‑й бронетанковой дивизии разделили, в свою очередь, на три сектора — по числу офицеров связи. Мой участок представлял собой сектор, протянувшийся от Дармштадта на северо-запад, между Рейном и Майном. В него вошли города Гросс-Герау и Рюссельхайм, а также многочисленные поселки и деревни.

За инструкциями по проведению разведки наша группа явилась в штаб дивизии. Нам выдали списки и адреса основных немецких предприятий в нашем районе и приказали отмечать и обследовать не внесенные в список, если, по нашему мнению, те представляли какой-то интерес. Кроме того, нам выдали бланки (каждый из нескольких страниц) для записи всех имеющих отношение к делу сведений и наших собственных комментариев. Мне, помимо машины и водителя, выделили еще свободно владеющего немецким рядового в качестве переводчика. Кроме того, каждый из офицеров получил по две копии приказа ГШ СЭС — на английском и на немецком, — требующего всемерного содействия от немецких гражданских лиц.

Как будущий инженер, я до некоторой степени осознавал сложность проблем, возникающих с переводом развитой промышленности на военные рельсы. В Гросс-Герау я осматривал небольшой завод, производивший 40‑мм снаряды для зенитных пушек «Бофорс»[90]. Общая площадь старинных, беспорядочно разбросанных по территории цехов составляла более 4600 квадратных метров. Крыши некоторых зданий пострадали от бомбежек, но укрытые брезентом станки остались в целости. Генеральный директор, он же владелец фабрики, провел нас по всем цехам и в подробностях описал производственный процесс. Из его документов и архивов мы почерпнули все сведения, необходимые для заполнения бланков.