Джип застрял в низине, так что не думаю, чтобы немцы могли нас заметить. Пока Рэйфорд, точно заведенный, крутил гаечным ключом, я вытащил из машины одну из винтовок и пристроил ее на капоте. Как только водитель закончил, мы запрыгнули в машину и рванули вперед по дороге. Когда мы промчались мимо перекрестка, до немцев оставалось метров пятнадцать. Я не сводил с них прицела винтовки. Немцы орали что-то нам вслед: то ли хотели нас расстрелять, то ли собирались сдаться, — но останавливаться, чтобы выяснить это, мы не стали, рассудив, что разведка с ними вскоре разделается.

Большую часть мостов через Везер немцы успели подорвать. Однако Боевая группа Б с тяжелыми боями сумела захватить плацдарм в нижнем течении реки, форсировав ее в нескольких местах. Немцы в районе плацдармов были уничтожены или взяты в плен, и дивизия форсированными темпами двинулась на Нортхейм.

Именно в этих местах, между Везером и Нортхеймом, вступил наконец в бой наш «Супер-Першинг». Отступающие с плацдарма немецкие части оставили на нашем пути несколько изолированных опорных пунктов. Одна такая огневая точка на склоне поросшего лесом холма в полутора километрах от нас открыла огонь по нашей колонне. Возглавлявший колонну «Супер-Першинг» повернул башню и выстрелил бронебойным в машину на склоне холма. Вздыбился фонтан слепящих искр, обломки взлетели в небо метров на пятнадцать, и до нас донесся оглушительный грохот взрыва.

Неизвестная машина была либо танком, либо самоходным орудием, бронетранспортер взорвался бы с меньшим шумом. Остальные машины в нашей колонне открыли огонь из танковых орудий и пулеметов, и вскоре немцы вышли из боя. Хотя мы и не знали определенно, что за машину подбил наш «Супер-Першинг», нам точно было известно, что на такой дистанции 76‑мм орудие «Шермана» не смогло бы подбить ни «Пантеры», ни «Тигра». Что именно это было, никому проверять не хотелось. «Супер-Першинг» понюхал пороху и, сколько мне известно, больше ни в одном бою не участвовал.

Ранним утром 11 апреля Боевая группа Б вошла в Нордхаузен. Ночью город бомбили англичане, и крупный немецкий гарнизон отступил. Наши танковые колонны неспешно продвигались по улицам, время от времени останавливаясь, чтобы расстрелять баррикаду или выкурить очередного снайпера. Уличные бои всегда протекали «судорожно», но к этому времени наши бойцы набрались опыта, и мы продолжали продвигаться через город, оставляя позади квартал за кварталом.

Во время одной из таких пауз к нашей машине подошел майор Джонсон.

— Купер, — предупредил он, — мы за время войны насмотрелись ужасов, но через квартал ты увидишь такое, что не поверишь своим глазам.

Я попытался его расспросить, но майор только покачал головой и отошел к тягачу-эвакуатору Т2, который следовал за нами.

Стрельба утихла, и колонна вновь тронулась с места. На ближайшем углу мы увидели тощее, хрупкое… существо в полосатых штанах и намотанном на голову полотенце. Кожа его голого торса походила на полупрозрачный пластиковый мешок, натянутый на грудную клетку, откуда высасывали воздух, пока грудина не коснется хребта. Грудей не было, но определить, что перед нами мужчина, можно было только по росту. Не было и лица — из-под полотенца на нас взирал голый череп. Зубы были оскалены в широкой, страшной ухмылке. Глаза терялись в темных глазницах.

— Никогда не думал, что увижу живое привидение, — пробормотал Рэйфорд.

Проезжая по улице, мы встретили еще несколько подобных бродячих кошмаров. Одни сидели по обочинам, другие стояли, но большинство лежало, обессилев, на дороге и по обочинам. В последнем усилии эти несчастные ожившие скелеты стремились бежать как можно дальше, а когда иссякали последние капли сил в изнуренных телах, просто падали замертво.

Я увидал впереди два зданий складского типа высотой три-четыре этажа и площадку шириной около 90 метров между ними. Двери и окна первого здания были распахнуты — горожане грабили склад. Я насчитал не меньше шести десятков человек, в основном женщин, стариков и детей, сгибавшихся под тяжестью мешков и ящиков с провизией. Несколько немцев волокли детские санки, истекавшие кровавой жижей — как я потом сообразил, замороженным клубничным джемом. Оголодавшая толпа бурлила, каждый пытался урвать себе лишний кусок. Никто из них не обращал внимания на несчастных, умирающих от голода на улицах и в кюветах.

На площади между двумя складами был установлен забор из колючей проволоки, и за этим забором тремя грядами в человеческий рост и длиной добрых 120 метров был свален, как мне показалось, мусор. Потом, к своему нестерпимому ужасу, я заметил, что этот «мусор» шевелится. Внезапно я осознал, что это свалены грудами нагие человеческие тела. Их бросили умирать на улице, в чудовищном смраде и грязи их же собственных испражнений.

Если верить нашим военным медикам, эти рабы с оружейного завода пережили без пищи, в подобных условиях, тридцать, а то и сорок дней. Каждый из них потерял 30—40 процентов веса; животы их должны были быть чудовищно вздуты из-за скопления газов и кислоты в пустом кишечнике, но не было и этого — только кожа, обтянувшая кости. Их намеренно и жестоко морили голодом. Даже танкисты наших боевых частей, навидавшиеся смертей и разрушений, пришли в ужас при виде подобных страданий.

Командовавший корпусом генерал Коллинз приказал генералу Хики собрать все трудоспособное население города, будь то мужчины, женщины или дети, чтобы похоронить погибших. Кроме того, Коллинз обратился в штаб 1‑й армии с требованием немедленно прислать полевой госпиталь для выживших, которых еще можно было извлечь из горы трупов. Бульдозеры саперных частей рыли братские могилы — глубиной 3 и длиной в 275 метров. Горожане сколачивали из бросовых досок носилки и перетаскивали тела к месту погребения.

Когда, возвращаясь в штаб ремонтного батальона, я проезжал через Нордхаузен на обратном пути, я видел нескончаемый поток немцев-носильщиков, бредущих к могилам. Руки и ноги иссохших тел свешивались с грубо сколоченных носилок. Сцена напомнила мне разорение кладбища упырями в каком-то старом фильме ужасов. Тела погибших укладывали бок о бок в братские могилы. Штаб направил двух капелланов (католика и протестанта) и раввина, чтобы провести погребальные обряды и дать наконец покой мертвым.

Генерал Шерман сказал когда-то: «Война — это ад». Трагедия Нордхаузена заставляет подумать, что в аду есть разные круги. Хотя кровь и ужас боя могут очерствить душу для новых ужасов, есть вещи настолько кошмарные, что лопается и этот защитный панцирь.

Медперсонал 3‑й бронетанковой ухаживал за выжившими в лагере смерти, пока тех не отправили в полевой госпиталь. Из трех тысяч тел, сваленных грудами на площади, к нашему прибытию еще жив был от силы каждый десятый. Военврач нашего батальона, капитан Комар, сказал, что некоторые, возможно, выживут, но у большинства голодание уже привело к серьезным повреждениям мозга.

Одна из танковых колонн Боевой группы Б обнаружила в соседней Робле вход на подземную фабрику. Та находилась в заброшенной старой шахте, сильно расширенной для размещения производства управляемых снарядов «Фау‑1» и ракет «Фау‑2». Здесь же немцы вели работы над новым, секретным двигателем для реактивных перехватчиков.

На фабрике трудились рабы, собранные сюда в основном из Восточной Европы. Они жили в концентрационных лагерях, за колючей проволокой, в нечеловеческих условиях. Непокорных или недостаточно умелых переводили в другой лагерь, где неторопливо и старательно морили голодом, — остатки этого лагеря мы и обнаружили в Нордхаузене.

Подземный завод был огромен — некоторые туннели достигали трех километров в длину. Изобретательные немецкие инженеры и конструкторы спроектировали и построили его, невзирая на постоянные бомбежки американской и британской авиации. Осмотрев его, я понял, каким образом немцам удавалось производить «Фау‑2» в таких количествах. Изготовленные под землей детали вывозили на поверхность и отправляли для окончательной сборки в городки вокруг Нордхаузена — в узких подземных проходах не хватало места, чтобы собрать ракету целиком.