По словам директора, дефицит поставлявшегося из Рура сортового проката начал ощущаться только в феврале, когда были уничтожены мосты через Майн. Завод продолжал работу, пользуясь значительными складскими запасами, но в конце февраля при бомбежке снесло крыши цехов и была повреждена высоковольтная магистраль. Хотя подача электричества возобновилась, раздобыть материалы для ремонта крыши директор не смог, и когда станки начали ржаветь от влажности, работу пришлось прервать.

Директор напомнил, что произведенные на его заводе 40‑мм снаряды к «бофорсам» подойдут для наших корабельных 40‑мм зениток. Это была чистая правда, потому что США и Германия производили одинаковые зенитные пушки по шведской лицензии. На отличном английском директор предложил мне сделку. Если Армия США добудет ему материалы для починки крыши, он соберет достаточно рабочих, чтобы вновь запустить производство. Раз уж представилась возможность по-быстрому подзаработать, никаких угрызений совести от того, что выпущенные фабрикой снаряды будут использованы против его прежних союзников-японцев, он не испытывал.

Я пообещал, что, хотя собственное производство снарядов в США вполне покрывает потребности флота, я включу его предложение в свой отчет. В то же время я рекомендовал ему перейти на производство запчастей к автоматическим токарным станкам, поскольку догадывался, что спрос на них в послевоенной Германии будет огромен.

Чтобы завершить осмотр заводов «Опель», крупнейшего автозавода Западной Европы, потребовалось несколько дней. Фабрика принадлежала «Дженерал Моторс», однако была экспроприирована немецкими властями и переведена на производство военной техники. Ассортимент продукции был весьма широк, но основными продуктами завода были грузовые автомобили и радиальные авиамоторы для FW‑190 — истребителей Люфтваффе.

Поскольку завод располагался в приметном месте, при слиянии Майна и Рейна, чуть западнее Рюссельхайма, его было легко опознать с воздуха. В ходе бомбардировок декабря 1944 года крыши нескольких производственных цехов были повреждены, но временные ремонтные работы и перенос станков в менее пострадавшие здания позволили быстро восстановить объем производства. Фабрика встала только в феврале 1945 года, когда во время бомбежек был уничтожен газовый завод в Дармштадте, снабжавший топливом отжиговые печи и литейные.

К директорам любых предприятий следовало относиться с подозрением: занимать эту должность мог только нацист или сочувствующий. Один из заместителей директора заводов «Опеля» сотрудничал с нами в ходе осмотра и без проблем предоставил нам заводской архив и техническую документацию (которую мы тут же конфисковали). Однако было заметно, что для него важнее было замести следы и сберечь свою шкуру, чем помочь нам. Все управляющие были наслышаны о предстоящих судах над военными преступниками и всеми силами старались избавить себя от обвинений в жестоком обращении с невольниками. Каждый хотел выйти чистеньким. Хотя лезть в политику — не наше дело, мы тем не менее отмечали, до какой степени те или иные управляющие были готовы к сотрудничеству.

Каждый вечер мы, трое офицеров связи, сравнивали свои заметки, собравшись на нашей квартире в Дармштадте. Рядом с нами поселилась группа специалистов ВВС из ГШ СЭС. Они тоже обследовали разбомбленные заводы, но их интересовали масштабы разрушений, нанесенных бомбами, в сравнении с послеполетными рапортами экипажей.

Результаты нашей разведки и мои прежние наблюдения заставили меня с сомнением отнестись к выбору нашими ВВС целей бомбардировок. Без сомнения, усилия союзной бомбардировочной авиации сыграли ключевую роль в разгроме Германии[91]. Стратегическими бомбардировками были подвергнуты полному разорению крупнейшие города Германии и множество ее фабрик. На последних этапах войны нанесенный инфраструктуре ущерб создавал немцам непреодолимые проблемы в переброске войск и боевой техники. Несмотря на это, вопросы оставались. На протяжении двух последних лет войны американские и британские бомбардировщики совершали налеты на Центральную Германию. Маршруты бомбардировочных эскадрилий проходили, будто не замечая их, прямо над электростанциями, которые давали 70% энергии району Рура и немецкой промышленности в целом. Точно так же обойдены были химические заводы, где производили смазку для военной техники и топливные брикеты для отопления немецких домов.

В ходе таких бомбардировочных рейдов авиация, вынужденная обходиться без истребительного прикрытия, несла устрашающие потери. И тем не менее многие из легкодоступных электростанций остались нетронуты. Крупная электростанция «Фортуна» в Оберауссеме и окружающие ее станции поменьше продолжали работать даже за два месяца до окончания войны. Разрушение фабрики подшипников в Швайнфурте, стоившее ВВС большой крови, могло бы оказаться излишним, если бы электростанции долины Рейна оказались уничтожены, а заводы «Опеля» в Рюссельхайме прекратили работу: в авиамоторах для FW‑190, произведенных на «Опеле», стояли подшипники из Швайнфурта. Почему эти электростанции продолжали работать, покуда не были захвачены сухопутными войсками, — этот вопрос на протяжении долгого времени обсуждался в высших инстанциях. Без сомнения, тут не обошлось без политического вмешательства. Хотя стратеги ВВС действовали из лучших побуждений, было похоже, что без серьезных ошибок не обошлось.

Муки, страдания и потери наших бойцов — будь то танкисты, пехотинцы, артиллеристы, саперы или другие — трогали меня глубоко и сильно. На действительную военную службу я был призван в июне 1941 года. Наша призывная группа в Кэмп-Полке насчитывала около четырех сотен молодых офицеров. В течение последующих трех лет, за время обучения в США и в Англии, я познакомился со многими из них, а с некоторыми близко сдружился. Из тех моих товарищей, кто был приписан к пехоте, танковым войскам, саперным частям или артиллерии — в качестве передовых наблюдателей, — я не помню ни одного, кто выжил бы, не получив серьезных ранений.

Когда я только поступил на курсы для специалистов материально-технического обеспечения СПОР в августе 1939 года, я был потрясен, узнав, что общий бюджет разработки новой бронетехники на этот год составлял всего лишь 85 000 долларов. Как могла величайшая промышленная держава мира выделять столь ничтожную лепту на разработку основной боевой техники, особенно когда до начала Второй мировой оставалось лишь две недели?

Темпы разработки танка М4 «Шерман» страдали также от раздоров и соперничества между командованием пехотных, бронетанковых войск и артиллерии, неспособным сойтись во мнениях относительно требуемых от этой боевой машины характеристик. Пехота требовала тяжелый танк прорыва. Танкисты мечтали о быстром, маневренном танке с приемлемым бронированием и орудием с высокой начальной скоростью снаряда. Эти требования противоречили требованиям артиллеристов, полагавших танк по своей сути самоходным орудием и на этом основании диктовавших характеристики танковой пушки: ее ствол должен был выдерживать без замены по меньшей мере пять тысяч выстрелов. А этому требованию удовлетворяло только орудие с низкой начальной скоростью снаряда. Этот спор выиграли артиллеристы: танк был оснащен короткоствольной 75‑мм пушкой М2.

Очевидно, никому не пришло в голову, что вероятность того, что танк продержится в бою достаточно долго, чтобы сделать пять тысяч выстрелов, совершенно ничтожна. Разведка службы материально-технического обеспечения доносила, что немцы спешно меняют короткоствольные 75‑мм гаубицы на танках PzKpfw IV на длинноствольные орудия KwK41 с высокой начальной скоростью снаряда, лучше пробивающие броню вражеских машин. Кроме того, было известно, что как русские, так и немцы в массовом порядке используют танки в сражениях против вражеских танков. Но эти сведения, которым следовало бы послужить «письменами на стене» для разработчиков будущих танковых орудий, оказались либо неправильно поняты, либо полостью проигнорированы. Мне представляется непростительной ошибкой то, что наши войска оказались оснащены настолько неадекватным основным танком. Было похоже на то, что М4 разрабатывался целым комитетом, — и вследствие этого пролили кровь и погибли тысячи молодых американцев.