Оперативная группа Хогана от Суа направилась на юг, чтобы столкнуться с немцами в пяти километрах южнее Самрэ. Когда напор немцев начал нарастать, группа понемногу отошла на высоты при Беримениле, где оказалась окружена и отрезана немецкими танками. Однако группа Хогана установила надежные оборонительные позиции и с этих высот могла наблюдать за передвижениями противника, корректировать огонь дивизионной артиллерии, а также вела по ним огонь сама.

Эта заноза в боку постоянно тревожила немцев. Под белым флагом к передовым позициям группы вышел молоденький немецкий офицер. С завязанными глазами его проводили на командный пункт полковника Хогана. Немец передал, что группа окружена тремя дивизиями и будет полностью уничтожена, если немедленно не сдастся в плен. Хоган по-техасски протяжно и вежливо послал парламентера ко всем чертям, и тот вернулся к своим несолоно хлебавши.

Погода несколько улучшилась, сквозь облака начинало проглядывать чистое небо. Попытка наладить снабжение группы Хогана по воздуху окончилась неудачей: сброшенный груз упал далеко мимо цели. Затем была предпринята попытка запускать медикаменты в пустых корпусах дымовых снарядов. Когда и эта попытка провалилась, положение стало критическим. На пятый день отчаянных боев генерал Роуз приказал Хогану уничтожить технику и вывести из котла всех, кого удастся.

Ни взорвать, ни сжечь технику Хоган не мог, чтобы не выдать свои планы немцам. Для опытных механиков и артиллеристов решение было очевидным. Любой американский подросток знает, что нет лучше способа отплатить бывшему приятелю, чем подсыпать ему сахару в бензобак. Именно так и поступили со всеми машинами. Бойки от пушек и танковых орудий уничтожили, затворы закопали в грязи. Пулеметы и тяжелое вооружение по возможности разобрали, а части — разбросали.

В конце концов солдаты, зачернив лица, группами по 10—20 человек под покровом ночи начали уходить за линию фронта. Полковнику Хогану было нелегко идти в летных ботинках, но и он в конце концов благополучно выбрался к позициям своих войск. Когда генерал Роуз поинтересовался у него, почему полковник покинул позиции последним, Хоган мог бы выдать что-нибудь азбучно-героическое. Вместо этого он с характерной техасской растяжкой в голосе заметил только: «Генерал, у меня ноги просто отваливались».

Оперативная группа Хогана не позволила 116‑й танковой дивизии развить тот кратковременный успех, которого та достигла, захватив плацдармы за рекой Урте. Кроме того, наши оперативные группы существенно замедлили продвижение немцев и срывали график их наступления до тех пор, пока к нам не начали прибывать подкрепления.

Утром 21 декабря Боевая группа А вернулась под командование штаба дивизии; 24 декабря за ней последовала Боевая группа Б. К ним присоединились две полковые боевые группы 75‑й пехотной дивизии и еще несколько подразделений. Фактически 3‑я бронетанковая развернулась теперь до масштабов полнокровного бронетанкового корпуса.

В это время 2‑я танковая дивизия СС вместе с отдельными частями 12‑й прорвалась через Манэ и заняла Гранмениль. Однако, когда они попытались свернуть на запад и обойти 3‑ю бронетанковую с фланга, их продвижение было остановлено, а сами части — отброшены назад. Линия фронта, разорванная наступлением и многочисленными стычками мелких оперативных групп, начала стабилизироваться. Пришло время перегруппироваться и накопить силы для контратаки.

Когда в сочельник Боевая группа Б вернулась под начало штаба дивизии, я решил вернуться в штабную роту рембата с отчетом о боевых потерях. До меня дошел слух, будто поступил приказ всем частям по возможности предоставить на Рождество или в сочельник хотя бы один горячий ужин. Холодные пайки типа К и «десять в одном» мне к этому времени уже осточертели.

Штаб ремонтного батальона переместился к этому времени в каменоломню под Айвейлем. На относительно ровном и превосходно подходившем для размещения мастерских дне карьера площадью чуть больше квадратного километра хватало места, чтобы расположить роту вместе с приданной техникой целиком. Стены карьера были высотой в 15—18 м, а доступ в каменоломню обеспечивала широкая осыпь щебня. Мастерские разместились в нескольких брошенных зданиях.

По редкостному совпадению мы прибыли в расположение штабной роты незадолго до ужина. Уайту, своему водителю, я приказал заправить и проверить машину, перекусить и быть готовым в любую минуту сорваться с места.

Офицерская столовая разместилась в пристройке к одному из зданий. Я устроился за столом, предвкушая славный ужин. Даже упомнить было трудно, когда я в последний раз до того стоял в очереди за горячей едой! Внезапно из ниоткуда накатил низкий, хриплый рокот. Этот рокот взорвался жутким крещендо, когда самолет с воем промчался низко над каменоломней. В столовую ворвался часовой; он доложил полковнику Маккарти, что над нами пролетел немецкий истребитель, но шел он так низко и быстро, что наши зенитчики не успели сделать и выстрела. У естественно укрепленных позиций вроде нашей каменоломни были и свои недостатки. Зенитчики не могли заглянуть через край карьера и засечь приближающийся самолет, прежде чем тот не окажется прямо над нами.

Все мы вылетели из здания и попрятались в укрытиях, ожидая, что самолет вернется для штурмового удара. В месте, откуда был вынут очередной каменный блок, я обнаружил идеальный окоп глубиной больше метра и размерами метр на полтора. Такие же дыры зияли по всему карьеру, и они очень быстро заполнились солдатами.

Мы ожидали возвращения немецкого истребителя целую вечность, хотя на самом деле прошло меньше минуты, прежде чем послышался низкий рокот, прозвучавший для наших ушей музыкой. Прямо над нами на высоте около 6000 метров проходила большая группа тяжелых бомбардировщиков B‑17. Мы видели их отчетливо — за прошедшую ночь облака разошлись, и небо впервые за несколько недель было кристально чисто. Три эскадрильи растянулись неровным клином, а за ними вдали следовали все новые группы. Это был первый случай с начала немецкого наступления, когда американские бомбардировщики совершали боевой вылет.

Завороженный этим прекрасным зрелищем, я на миг забыл о немецком истребителе. Мой бинокль остался в машине, и мне пришлось напрячь зрение, чтобы насладиться величественным зрелищем. Двенадцать «летающих крепостей» головной эскадрильи проходили прямо над каменоломней, оставляя в небе инверсионные следы, словно связку бриллиантовых ожерелий. Воздушная колонна тянулась, сколько хватало глаз, уходя за горизонт. Зрелище стало еще более впечатляющим, когда вокруг машин ведущей эскадрильи вдруг начали вспыхивать десятки искр — точно снежинки, пляшущие на ярком солнце. Мой восторг разом обратился в ужас, когда головная машина вдруг взорвалась в воздухе. Еще один взрыв оторвал другой «летающей крепости» хвост, фюзеляж камнем устремился к земле, а хвостовое оперение продолжало болтаться в воздухе, кружась, точно кленовый лист на ветру. Еще одной машине взрывом оторвало крыло, и эта «крепость» вошла в штопор, рухнув неподалеку от карьера. У двух Б‑17 загорелись двигатели, и вывалившиеся из строя машины начали по спирали терять высоту, точно подраненные птицы, пораженные горящими стрелами. Витки спирали становились все туже и туже, пока бомбардировщики не вошли в безысходное пике.

Я оцепенел от этого зрелища до такой степени, что не сразу заметил девятку немецких истребителей, летящих наперерез ведущей эскадрилье. Немцы держались в нескольких сотнях метров позади головной машины, едва за пределами досягаемости огня крупнокалиберных пулеметов хвостовых стрелков. Ракетное вооружение немецких истребителей отличалось точностью. Из двенадцати машин ведущей эскадрильи они сбили пять…

Небо расцвело парашютами. Я насчитал 25: получалось, что спастись удалось примерно половине экипажей. С высоты сыпались обломки, ошметки сбитых самолетов — оторванные шасси, моторы, куски крыльев, части фюзеляжей, даже бомбы. Некоторые бомбы, хотя их взрыватели не были взведены, взрывались при ударе о землю — по счастью, ни одна не угодила непосредственно в карьер. Небеса буквально взорвались, будто в час светопреставления, окатив землю внизу огненным ливнем.