— Купер, — говорил он, — мы прибыли сюда первыми, а теперь эти ублюдки будут и навлекать на нас огонь, и мешать нам работать!
— Майор, — посоветовал я, — вы же наверняка старше по званию, чем командующий батареей. Так прикажите ему передвинуть орудия!
Джонсон ухмыльнулся и сказал, что подумает, хотя оба мы знали, что расположение артиллерийских батарей расписано в плане по корпусу и артиллеристы имеют преимущество перед ремонтниками. Было понятно, что, покуда идет сосредоточение, в окрестностях будет становиться все теснее и теснее от подтягиваемой вплотную к передовой артиллерии и складов с боеприпасами и провиантом.
Как и следовало ожидать, восьмидюймовые орудия вели огонь круглые сутки. Немецкие системы инструментальной разведки засекали вспышки и звук выстрелов, и тогда их артиллерия открывала ответный огонь. Немцы воевали методично — надо полагать, это было следствием их дисциплинированности. Вероятно, это давало им множество преимуществ, но в таком педантизме были и свои недостатки — метод превращался в шаблон. Если немцы открывали огонь по определенной цели в 11.00, следовало предполагать, что и на следующий день они начнут стрельбу в то же самое время — хоть часы по ним сверяй. Это, по крайней мере, подсказывало нам, когда ожидать обстрела.
На поле между ремонтными мастерскими и батальоном восьмидюймовых орудий, ближе к последнему, паслось стадо немецких коров. Всякий раз, как немцы открывали огонь на подавление, часть снарядов рвалась на этом поле, и какая-нибудь из коров попадала под осколки. Стоило обстрелу прерваться, как затаившиеся по окопам артиллеристы и механики вылетали на поле, чтобы первыми добраться до коровы. Все помнили Нормандию, где нас преследовала жуткая вонь падали с полей. Единственным выходом было немедленно разделать тушу, а остатки закопать. Заодно на столах у нас появлялась свежая говядина, добыть которую иным способом было в то время почти невозможно.
Как-то раз наши механики твердо решили не допустить повторения несчастий предыдущего дня, когда артиллеристы добрались до павшей коровы первыми. Когда начался обстрел, одна бригада механиков спряталась не в окоп, а в тягач-эвакуатор Т2. Они завели мотор и принялись ждать, когда огонь на подавление стихнет.
Как обычно, обстрел был в самом разгаре, когда осколком снаряда смертельно ранило здоровенную корову. Сержант-механик тут же выгнал тягач на поле, и артиллеристам оставалось только беспомощно смотреть на него из крытых окопов. Наши ребята открыли люк в днище тягача, один из них выбрался наружу и зацепил дохлую корову петлей буксировочного каната. Второй конец каната он навесил на лебедку и тут же забрался обратно в машину, после чего бригада покинула поле боя, волоча добычу на буксире. В тот вечер вся рота лакомилась свежими бифштексами. Сколько мне известно, это был первый случай в истории военного дела, когда с поля боя под огнем эвакуировали дохлую корову.
По мере того как продолжалось сосредоточение сил, Ахен оказался полностью окружен. В город отправили парламентера под белым флагом, который потребовал от немцев сдаться, но командующий их силами отказался. Тогда сражение за город началось всерьез. Приданная 1‑й пехотной дивизии оперативная группа Хогана из состава 3‑й бронетанковой дивизии возобновила наступление с юга и со стороны охваченного восточного фланга. 30‑я пехотная дивизия XIX корпуса и отдельные части 2‑й бронетанковой дивизии штурмовали город с севера и северо-запада.
В отдельных районах нам пришлось вести тяжелые бои, в особенности на подступах к высотам над главными дорогами в окрестностях города. Артиллерия четырех дивизий, не считая тяжелых орудий корпусного и армейского подчинения, непрерывно молотила по Ахену. Вдобавок 9‑я Тактическая воздушная армия нанесла несколько ударов по целям в городской черте. Немецкий гарнизон был раздавлен, и после тяжелых боев его командующий капитулировал.
Разведка донесла, что немцы разработали новое секретное оружие — дистанционно управляемую автотанкетку[54]. Высотой всего полметра, она работала на аккумуляторах, управлялась по кабелю, который разматывался при движении, и несла на себе 450 килограммов тротила. Взорвать ее оператор мог с расстояния нескольких сотен метров, из окопа. В Дюрене было организовано училище для немецких солдат по обхождению с этими танкетками.
В войска поступил приказ сообщать о военнопленных, которые могли посещать это училище, и вскоре в пустующую школу в Маусбахе, где отдел разведки допрашивал пленных, поступил молоденький немецкий солдат — якобы курсант в училище для операторов. Светловолосый и рослый немец, истинно нордический продукт «гитлерюгенда», оказался на редкость самоуверен. Он страшно переживал, что его взяли живым и не позволили пасть в бою во славу Германии и фюрера, на вопросы отвечать отказывался, а только повторял, ссылаясь на Женевскую конвенцию, свое имя, звание и личный номер.
Бывало, что от пленных требовали заниматься гимнастикой — чтобы поддержать их в форме и чтобы развязать языки. В попытках заставить его заговорить, молодого немца загнали на второй этаж школы, заставили выпрыгнуть из окна и соскользнуть вниз по флагштоку рядом со зданием, но все было тщетно: пленник только продолжал бурно возмущаться.
Один из основных принципов успешного допроса — вначале усыпить бдительность пленника, а затем сломить его психологически. На следующее утро немецких пленников собрали на площади перед бывшей школой, прежде чем рассадить по грузовикам и отправить обратно в лагерь для военнопленных. Старшим в отделении разведки был молодой лейтенант, еврей по национальности. Он родился в Германии, но вместе с родителями покинул родную страну в начале тридцатых годов, чтобы избежать преследований со стороны нацистов. Он безупречно изъяснялся по-немецки и отлично понимал психологию воспитанников «гитлерюгенда». Когда пленники выстроились перед школой, лейтенант взял в руки список с именами, несколько минут изучал его, а затем обратился к строю на превосходном немецком. Он заявил, что, хотя все они — военнопленные, американцы всегда восхищались отвагой и стойкостью, хотя бы и вражеской. Вызвав по имени курсанта из операторского училища, лейтенант попросил его выйти из строя и некоторое время осыпал похвалами. Юнец ухмылялся во весь рот и ежеминутно поглядывал по сторонам, пытаясь убедиться, что его товарищи по несчастью понимают, о чем говорит американец. Затем лейтенант заключил, что, поскольку американцы были особенно впечатлены подобной доблестью, было принято решение уважить желание курсанта умереть за своего фюрера. Поэтому тот будет доставлен к линии фронта и передан германским войскам…
На этих словах двое военных полицейских с повязками Красного Креста на рукавах подогнали к школе джип, тоже под флагом Красного Креста, выскочили из машины, подхватили курсанта под локти и потащили в кабину. Ухмылка на лице молодого немца сменилась выражением полнейшего, абсолютного ужаса. Колени его подкосились, и он разрыдался, словно мальчишка. «Найн, найн, я не хочу умирать за фюрера! Найн, я не хочу, я не хочу умирать!» — кричал он.
Его препроводили обратно в школу, где он поведал американскому лейтенанту все, что только знал о дистанционно управляемых танкетках. В глазах американских пехотинцев молодой немец опозорил себя совершенно, и даже товарищи его из числа военнопленных хохотали курсанту вслед, когда его уводили.
Почти ежедневно моросили ленивые дожди характерной для Германии ранней осени. Поля превращались в топи. Проводить ремонтные работы стало тяжело. Через несколько дней после взятия Ахена тыловые службы дивизии перебрались в город. Ремонтный батальон занял фабрику резиновых изделий Энгльбурта — там имелись пригодные под мастерские просторные здания и широкие асфальтированные площадки. Майор Аррингтон требовал, чтобы все офицеры связи держались вместе на случай, если потребуется быстро их разыскать. Мой приятель Эрни Ниббелинк отыскал превосходное местечко — бывший телефонный узел фабрики, расположенный в полуподвале, под бетонными перекрытиями и за толстыми железобетонными стенами. Там мы чувствовали себя в безопасности и даже не стали рыть окопы. После нескольких месяцев в поле мы наконец переселились в приличное здание с относительными удобствами.
