Данный подход был теоретически обоснован в работах ряда ведущих испанских мыслителей того времени. Однако если конкретные методы и формы колониальной политики Мадрида обсуждались и критиковались ими весьма активно, само по себе испанское владычество над Новым Светом практически не подвергалось сомнению. Разница состояла лишь в том, что в первой половине XVI в. X.Л. де Паласиос Рубиос, М. де Пас и другие испанские «эксперты» отстаивали притязания Мадрида, исходя из идеи папского суверенитета над Земным шаром. В дальнейшем во второй половине XVI — начале XVII в. акцент стал делаться на цивилизаторских и миссионерских задачах, поставленных перед испанцами напой (Г. Лопес).[235]

Определенные сомнения в справедливости установлений Александрийских булл и Тордесильясского договора впервые прозвучали в трактатах Ф. де Виториа, которого можно назвать первым теоретиком, рассмотревшим вопрос о месте Нового Света в международных отношениях. В своих произведениях («De Indis», «De jure belli», «De potest ate civili» и др.) он поднял ряд важных проблем, и, в частности, впервые указал на то, что индейцы являются политически организованными народами и, как и другие народы Старого Света, подчиняются человеческому закону (jus gentium).

Нам прежде всего нужно обратить внимание на то, что Виториа не признавал папского суверенитета над миром. Он считал, что власть понтифика касается только вопросов религии и ее распространения. Кроме того, Виториа был сторонником принципа «права наций» и равенства всех государств, в том числе в отношении торговли и мореплавания. В соответствии с этим все заморские земли, по его мнению, могли свободно посещаться европейцами. Однако Виториа все же отстаивал монопольный характер присутствия испанцев в Индиях, обосновывая его тем, что только им папа передал право проповедовать индейцам христианство, а значит остальные христианские народы должны подчиниться этому решению. Идеи, близкие взглядам Виториа, высказывал другой испанский автор Ф. Суарес, считавший, что папа имеет право распределять поле миссионерской деятельности между христианскими государями.

Как мы увидим ниже, стремясь прорваться к «колониальному пирогу» и получить в нем свою долю, англичане и французы начали критиковать и оспаривать аргументы пиренейцев и выдвигать собственные доводы, которыми они обосновывали «законность» своих заморских предприятий. Однако при этом они не могли не испытать сильнейшего влияния вышеописанного подхода, которым руководствовались их главные конкуренты и хотя бы частично не воспринять некоторых его элементов. Испанские и португальские концепции являлись своего рода фундаментом, от которого другие европейские колониальные державы «отталкивались» вплоть до конца XVIII в.

В середине 1490-х годов — первой трети XVI в. рассмотренный выше подход отражал реальную расстановку сил, имевшую место в Европе и ее окрестностях. Ни Англия, ни Франция, ни какие-либо другие государства не осмеливались в открытую посягать на притязания пиренейцев, освященные авторитетом Святого престола и подкрепленные внушительной военной и морской мощью.

Единственным исключением может считаться патент, выданный в 1496 г. Генрихом VII Джону Каботу и его сыновьям, которые получили разрешение совершать плавания под английским флагом «во все стороны <…> восточного, западного и северного моря <…> для нахождения, открытия и исследования островов, стран областей или провинций, принадлежащих язычникам или неверным, в какой бы части света они ни находились, если до этого они были неизвестны христианам». Патент также давал им право «владеть всеми открытыми ими поселениями, городами, замками и островами, которые они смогут покорить…».[236]

Данный документ прямо нарушал Тордесильясский договор и александрийские буллы. Правда, Генрих VII сделал две важные оговорки: во-первых, перечисляя возможные направления путешествий Кабота, он не упомянул о «южном», справедливо считая его главным для испанской и португальской экспансии; во-вторых, разрешил мореплавателю захватывать только земли, еще не известные европейцам. Можно также заметить, что английский король, видимо, не придавал большого значения данному патенту и тем более не рассматривал его как вызов Испании и Португалии (с которыми, кстати, Лондон в то время поддерживал мирные и даже дружеские отношения). Это подтверждается тем, что Генрих VII не делал секрета из путешествий Кабота и даже обсуждал их с послом Католических Королей Р. Гонсалесом де Пуэблой и испанским дипломатом П. де Айялой.[237]

В свою очередь, реакция пиренейцев на эти события была достаточно спокойной и свелась лишь к нескольким довольно невнятным заявлениям дипломатов и разговорам о необходимости отправить экспедицию в район, который посетил Кабот. Это несомненно было связано, с одной стороны, с тем, что земли, найденные англичанами в северо-западном «углу» Атлантики, не содержали никаких больших богатств и находились очень далеко от магистральных направлений экспансии Мадрида и Лиссабона, а с другой — с тем, что начатое Каботом открытие и исследование северо-восточного побережья Североамериканского континента ни в тот момент, ни в последующие десятилетия не получило какого-либо развития (уже очень скоро о мореплавателе забыли не только в Европе, но и в самой Англии[238]). О географическом и политическом значении экспедиций Кабота[239]заговорили лишь с конца XVI в., когда англичанам потребовались аргументы для подкрепления своих притязаний на Североамериканский континент и колониальную экспансию в целом.

Испанское и португальское правительство обращали мало внимания на северо-восточную оконечность Северной Америки не только потому, что там не было никаких намеков на золотые и серебряные рудники. Другая причина заключалась в том, что найденная Каботом в 1497 г. «Первая увиденная земля» (Terra prima vista — участок побережья где-то между Лабрадором и полуостровом Новая Шотландия) располагалась в районе ньюфаундлендских отмелей, которые уже на рубеже XV-XVI вв. (а может быть и еще раньше) активно посещали рыбаки из многих европейских стран. Для нас здесь важно отметить то обстоятельство, что тогда эти места вовсе не рассматривались как часть какого-то особого «Нового Света», а считались своего рода «продолжением» Европы (вроде Исландии, Гренландии и т.п.). Дело в том, что вплоть до середины 20-х годов XVI в. большинство европейцев не подозревало, что относящаяся к испанским Западным Индиям Флорида и столь разительно отличающаяся от нее «Земля трески» (т.е. ньюфаундлендское побережье), на которую одно время серьезно претендовали португальцы,[240] являются частями одного и того же континента!

Однако все это не принижает большого исторического значения того факта, что именно Джон Кабот был первым европейцем, который в послеколумбову эпоху достиг Североамериканского побережья. При этом он обладал официальными полномочиями от английского короля и совершил церемонию вступления во владения открытой им «Первой Увиденной Землей», вынеся на берег английский флаг и штандарт Святого Марка (Кабот был гражданином Венецианской республики). Как образно и очень точно выразился американский историк Дж. Фиске, экспедиция Кабота прозвучала «краткой нотой, имеющей роковое значение»; она «подобно музыкальной теме Рока в операх Вагнера <…> предсказала грядущую катастрофу Испании и Португалии», однако «должны были пройти долгие годы, прежде чем развились все следствия» этого события.[241]