В англо-французских войнах конца XVII — начала XVIII в. (не говоря уже о конфликтах более раннего периода) Североамериканский театр боевых действий играл в целом второстепенную роль. Основные силы противников были сосредоточены в Европе. Только применительно к заключительному этапу Войны за испанское наследство можно говорить о некотором относительном повышении внимания английского правительства к Северной Америке, что, как мы видели, было непосредственно связано с развитием ситуации в Европе и в самой Англии.
Мы не можем полностью согласиться с утверждением Е.Б. Черняка о том, что «в войнах конца XVII — начала XVIII в. оказались слитыми борьба между Францией и морскими державами за торговую и колониальную гегемонию с борьбой европейских держав против угрозы утверждения французской политической гегемонии на европейском континенте».[1365] На наш взгляд, весь изложенный и проанализированный нами материал свидетельствует как раз о том, что ни во время Войны за испанское наследство, ни тем более во время Войны Аугсбургской лиги такого слияния не произошло. Страны, участвовавшие в этих войнах, преследовали различные цели, однако и у Франции, и у Голландии, и у Испании (не говоря уже об Австрии, Савойе, Бранденбурге и др.) и даже у Англии эти цели относились прежде всего к Европе, а главное именно в Европе они стремились их достичь. Людовик XIV воевал против Великого Союза вовсе не только и не столько для того, чтобы обеспечить французским купцам доступ к торговле в испанских владениях, но прежде всего чтобы защитить справедливые, с его точки зрения, права внука (тем более нельзя согласиться с Е.В. Тарле, который сравнивал политику Людовика XIV в период Войны за испанское наследство с колониальными установками Вильгельма II в годы Первой мировой войны[1366]).
В то же самое время англичане и голландцы воевали с Королем-Солнце в первую очередь не ради асьенто и ньюфаундлендских отмелей, а ради поддержания равновесия в Европе и обеспечения собственной безопасности путем сохранения «барьера» в южных Нидерландах, признания протестантского престолонаследия в Англии и недопущения объединения Франции и Испании в рамках личной унии. Только когда победы Мальборо во Фландрии гарантировали выполнение всех этих условий, Лондон счел возможным вознаградить себя за счет заморских владений противника.
Другое дело, что в долгосрочной исторической перспективе переход к англичанам Ньюфаундленда, Акадии и побережья Гудзонова залива, а также признание их суверенитета над ирокезами парадоксальным образом имело гораздо большее значение, чем многие другие условия Утрехтского мира, казавшиеся чрезвычайно важными его творцам и современникам. Однако значение последствий тех или иных событий не следует экстраполировать на сами эти события.
На протяжении всего рассматриваемого нами периода внешнеполитические интересы Англии и ее колоний (не говоря уже о ситуации во французских владениях) совпадали далеко не всегда и не полностью, что было обусловлено отмеченными выше факторами. Даже в то время когда антифранцузский настрой английских колонистов соответствовал внешнеполитическим установкам метрополии, единство их действий было весьма относительным. Два конфликта — в Европе и в Северной Америке шли, скорее, параллельно — в одном направлении, но все же (за редким исключением) достаточно изолированно друг от друга. Это явилось еще одной причиной того, что в ходе войн конца XVII — начала XVIII в., объективно имея возможность полностью изгнать соперника из его владений, Лондон и его колонии так и не смогли захватить Канаду, ограничившись ударами и приобретениями на периферийных направлениях.
Применительно к рассматриваемому нами периоду достаточно сложно говорить о какой-либо единой английской стратегии в отношении Североамериканского континента (особенно учитывая, что, как уже отмечалось, экспедиция Уолкера не была результатом последовательно проводимой политики, а определенной мере спонтанным действием). В самой Англии устремления основной части «колониальных кругов» к началу XVIII в. ограничивались установлением контроля над Ньюфаундлендскими отмелями и побережьем Гудзонова залива. Более существенными были интересы самих колоний, но у каждой из них они были сосредоточены лишь на каком-либо отдельном регионе. Однако, как мы знаем, ресурсы колоний также были ограничены, а самое главное экспансия, как и активная внешняя политика в целом, отнюдь не пользовались поддержкой у большинства колонистов (включая и значительную часть колониальной верхушки).
Что касается интересов англо-американских экспансионистов, то более или менее значительными они были в Массачусетсе, Нью-Йорке и Южной Каролине. Осознав невозможность своими силами полностью изгнать французов из их североамериканских владений, эти колонии стремились, во-первых, укрепить свои границы, каким-либо способом взяв под свой контроль спорные и/или буферные территории; во-вторых, максимально ограничить сферу экспансии соперника и затруднить для него сам этот процесс. Последнее, правда, у англо-американцев не всегда получалось.
Французская экспансия в Северной Америке велась с гораздо большим размахом. Уже в 1670-1680-е годы французы вышли «в тыл» английских поселений, а на рубеже XVII-XVIII вв. вплотную подошли к созданию колоссального трансконтинентального барьера, перекрывавшего англичанам путь на запад. Как мы видели, определенные круги в Англии и ее колониях увидели в этих действиях французов своих соседей и соперников угрозу для себя.
«Окружение» полоски английских колоний французами в значительной степени было запрограммировано как объективно — общим характером французской экспансии, так и субъективно — географией Северной Америки. В то же время в рассматриваемый нами период ни в Версале, ни в Квебеке данному моменту не придавали большого значения. У правительства Короля-Солнца долина Миссисипи (являвшаяся основным связующим звеном между Канадой и Луизианой) находилась на периферии и без того периферийной колониальной политики, а что касается Новой Франции, то ее ресурсы и возможности были крайне ограничены.
При этом большинство жителей английских колоний, так или иначе соприкасавшихся с французскими владениями, опасались прежде всего набегов из Канады. Угроза «окружения» волновала лишь вышеупомянутые экспансионистские круги, которые, несмотря на всю свою активность, не могли серьезно напугать этой угрозой ни колонистов, ни тем более английское правительство. Косвенно это подтверждается тем, что и в последующие десятилетия изгнание французов из пусть медленно, но все же развивавшейся Луизианы и соответственно ликвидация угрозы «окружения» и расчистка пути на Запад не являлись приоритетом ни для Лондона, ни для жителей его владений. Даже спустя полвека, во время Семилетней войны, основной целью британского имперского наступления стала Канада. На западе англо-американцев с 1740-х годов привлекали прежде всего плодородные земли долины Огайо, причем интерес к ним был продиктован не стратегическими, а экономическими соображениями. Сама долина Миссисипи с тонкой линией крошечных французских фортов, которую американские историки любят называть «железной цепью» или «французским барьером»,[1367] оказалась на периферии конфликтов середины XVIII в.; а по условиям Парижского мира 1763 г. западная часть Луизианы была передана Испании, что не вызвало особых возражений ни в самой Англии, ни в ее колониях.
На наш взгляд, характер французской стратегии по отношению к Северной Америке можно определить как активно оборонительный. Эта стратегия состояла прежде всего в сдерживании английского продвижения в глубь континента, а также в сохранении и поддержании там французского присутствия. Лондон и его владения, как мы уже отметили, не имели единой стратегии в отношении Северной Америки, но вся английская политика по отношению к французам носила там в целом наступательный (пусть и несколько хаотично) характер.
