В некоторых летописях (например, в Ермолинской) о московском пожаре сказано глухо: «а Москва град тогда бяше вся погорела, Кремль»[2286]. Но большинство летописей дает более подробное изложение бедствий, им причиненных. Пожар начался ночью и распространился настолько быстро, что сгорели все деревянные здания («яко ни единому древеси на граде остатися»), каменные же церкви и крепостные стены во многих местах рухнули («церькви каменныя распадошася, и стены градныя каменыя падоша в мнозех местех»). Сгорела княжеская казна, погибло в огне большоё количество товара, свезенного владельцами из разных городов в Москву, как наиболее надежный укрепленный пункт, из-за боязни татарского набега. Летописи отмечают гибель во время пожара многих людей, как из числа местного населения, так и пришлых, собравшихся из различных мест, с тем чтобы в Москве выдержать осаду татар: «…от многых бо градов множьство людей бяху тогда ту в осаде». Летописи говорят, что, когда возник пожар, население оказалось как бы в клетке, потому что в Кремле разгорался огонь, а ворота были закрыты, ибо все время угрожало татарское нападение. Число погибших людей летописи определяют глухо («множество», «многое множество»). Об их социальном составе и возрасте также нет подробных данных. Имеются указания лишь в очень общей форме на «священноиноков, и священников, и иноков, и инокинь, мужей, и жен, и детей…»[2287]
После пожара начался уход населения из Москвы. Летописи сообщают об этом в очень лаконичных выражениях, из которых, однако, видно, что хотели уйти из выгоревшего города и иногородние и местные жители, причем люди зажиточные (очевидно, феодалы, богатые купцы). Так, в Симеоновской, Софийской второй, Воскресенской, Никоновской летописях указано: «могущей бо бежаху (в другом списке: «бежати») оставиша (в другом списке «оставивши») град, бежати хотяху…»[2288]. Смысл слов «могущей» покинуть Москву можно понимать двояко: 1) те, кто мог сделать это, имея место жительства в каком-либо ином городе; 2) те, кто обладал средствами для выезда. О мотивах ухода ряда жителей из Москвы некоторые соображения высказывает Львовская летопись: «а тут в граде бояхуся татар жити, а князь великий в полону у татар, открепитися им не о ком»[2289]. Следовательно, Москва после пожара в глазах многих в ее пределах находившихся людей уже не представляла ценности в качестве крепости, способной выдержать осаду, а угроза набега татар оставалась вполне реальной. Взятие в плен татарами великого князя Василия II, казалось, особенно делало Москву беззащитной, обрекало ее участи стать татарской добычей.
Подобные настроения, разговоры и вызванное ими бегство многих лиц из Москвы явились причиной волнений среди рядовой массы городского населения («а граждане в велице тузе и волнении бяху»). Эти рядовые горожане (которых летописи называют «чернь», или «чернь, худые люди»), во-первых, проявили стойкость, не поддаваясь на распространяемые слухи о татарской опасности и о том, что с пленением великого князя участь Москвы, как города, который захватят татарские войска, предопределена. Во-вторых, они стали оказывать активное воздействие на тех, кто уходил из города: задерживали их, избивали и налагали на беглецов оковы («а хотящих из града бежати начаша имати, и бити, и ковати»). Наконец, «чернь» приступила к созидательной работе — к реставрации укреплений, уничтоженных вовсе или сильно поврежденных пожаром («чернь же съвъкупишася начаша врата градния преже делати»)[2290].
Картина, представленная летописями, при всей беглости зарисовок достаточно выразительна. В 1445 г. в Москве, очевидно, повторилось примерно то же самое, что там было в 1382 г. Город остался без князя. И в 1382 г., и в 1445 г. москвичи и собравшиеся в Москве многочисленные выходцы из других городов и сельских местностей с тревогой ожидали татарских полчищ. Эта угроза была одинаково реальной в обоих случаях, хотя в 1382 г. Тохтамышу удалось захватить Москву, а в 1445 г. татарское нападение не осуществилось. Обстановка, создавшаяся в Москве и в 1382 г., и в 1445 г., повторяю, была одинаково тревожной. Среди представителей господствующего класса и тогда и теперь обнаружились растерянность, страх перед надвигающимися событиями (ожидаемый подступ к городу татарских военных сил), отсутствие воли к сопротивлению врагу, стремление уйти из Москвы, чтобы избежать опасностей.
И в этой тревожной обстановке, и в 1382 г., и в 1445 г., на передовую арену развертывающихся событий выступает народ, который берет в свои руки руководство ими. Но, чтобы получить власть, он должен был применить силу в отношении тех, кто мешал избранной им линии поведения, — в отношении феодалов, богатой посадской верхушки. На основании летописных данных мы имеем право говорить, что и в 1382 г., и в 1445 г. в Москве имело место антифеодальное движение. Классовый характер выступления московских горожан в 1445 г., по летописи, проявляется даже более отчетливо, чем в 1382 г. В событиях 1382 г. город в целом противопоставляет свою позицию (обороны Москвы) феодалам. В 1445 г. среди самих горожан наблюдается различие позиций. Последовательная линия защиты столицы проводится рядовым торгово-ремесленным населением и посадской беднотой, которые в конце концов заставили подчиниться своим требованиям феодалов и экономически состоятельную часть посада.
В любом антифеодальном движении играют роль организационные вопросы. Так было и в 1382 г., и в 1445 г. В эти два ответственных момента в жизни Москвы основная масса горожан действовала организованно, благодаря чему сумела заставить своих классовых врагов принять участие в подготовке столицы к обороне. Арест в 1445 г. тех, кто этому сопротивлялся, нанесение таким людям побоев, наложение на них оков — все эти мероприятия проводились с общего решения городского населения, которое действовало «съвокупишася», т. е. согласованно. Каковы же были организационные формы антифеодального выступления в Москве в 1445 г.? Конкретно летописи об этом не говорят. По аналогии с событиями 1382 г. можно думать, что в тревожные июльские дни 1445 г. известное значение в сплочении горожан и в проведении в жизнь выдвинутых ими лозунгов о быстром восстановлении общими силами разрушенных городских укреплений получило вече. Вероятно, активно действовали имевшиеся в городе профессиональные объединения: ремесленные и торговые. Во всяком случае без предположения о том, что в июле 1445 г. на сцену выступили какие-то, уже ранее имевшиеся в Москве, корпорации горожан с привычными для них методами организационной деятельности, трудно понять, как в сложнейших условиях, в которые была поставлена столица Московского княжества (пожар, чуть ли не дотла уничтоживший Кремль; со дня на день ожидаемое наступление неприятеля; социальные волнения), народ сумел так быстро направить свои усилия на восстановление крепостных сооружений и возвращение города к обычной (в военной обстановке) жизни.
Результатом выступления «черни», активно применившей в отношении бежавших суровые меры воздействия, в городе восстановилось спокойствие, и все население Москвы приступило к строительным работам: «и тако уставися волнение, но вси обще начаша град крепити, а себе пристрои домовной делати»[2291]. В этой краткой фразе, как бы подытоживающей ход бурных событий, развернувшихся в городе после пожара, все чрезвычайно показательно. Прежде всего была достигнута «общность» интересов московского населения на основе совместной работы по оборонительным сооружениям в целях общенационального дела. Но совершенно понятно, что столь быстрая (если верить летописи) ликвидация социальной розни (доходившей до вооруженной борьбы между «чернью» и боярской и городской знатью), сменившейся сотрудничеством в общенациональных интересах борющихся сторон, могла произойти лишь в результате победы одной стороны, заставившей другую подчиниться своим требованиям. И действительно, победило (пусть ненадолго) антифеодальное восстание «черни», и она заставила представителей феодального лагеря принять свою программу защиты Москвы.
