Войска Тохтамыша, перейдя Оку, взяли Серпухов (причем город был сожжен) и приближались к Москве, уничтожая все на своем пути («волости и села жгучи и воюючи, а род христианский секучи и убиваючи, а иныя люди в полон емлючи»)[1975]. 23 августа первые татарские отряды подошли к Москве. Они прежде всего постарались установить, здесь ли находится великий князь Дмитрий Иванович, а затем осмотрели подступы к городу и городские укрепления («и поеха около города, обзирающе и расмотряющи пристоупы, и рвы, и врата, и забралы, и стрелницы…»)[1976]
На другой день утром к Москве подошел сам Тохтамыш «со всею силою». Город был окружен татарами со всех сторон («и приступиша со все стороны»). На защитников города сплошным дождевым потоком посыпались стрелы, выпускаемые татарскими воинами («бяху же стрелы их яко дождь умножены»)[1977].
Летописи по-разному описывают ход осады, которая продолжалась три дня. Рогожский летописец и Симеоновская летопись вообще опускают события этих трех дней, может быть, потому же, почему они выпустили и какое-либо упоминание о волнениях в Москве: чтобы не подчеркивать лишний раз инициативу народных масс, а, напротив, показать организующую роль княжеской власти. И действительно, в изображении обороны Москвы этими летописями ее главным героем выступает князь Остей. Пока хану не удалось его обмануть, город держался[1978].
В Ермолинской летописи, напротив, показано мужество защитников города. Это еще раз свидетельствует о том, что в ней в какой-то мере отразилась идеология горожан. Москвичи стреляли в захватчиков, забрасывали их камнями («а гражане противу их стреляху и камением шибаху»). Но татары сбили горожан с крепостных стен и (поскольку стены были сравнительно низкими) приставили к ним лестницы, пытаясь таким путем проникнуть в город. Тогда москвичи стали обливать захватчиков кипятком («и възвариша воду в котлех, льяху нань»). Летопись отмечает также применение защитниками Москвы огнестрельного оружия: «тюфяков» и «пушек». На страницах Ермолинской летописи запечатлено имя одного из героев московской обороны, суконника Адама, который, находясь на стене у Фроловских ворот, выпустил стрелу и поразил насмерть какого-то видного ордынского князя, приближенного Тохтамыша[1979].
Факты народного героизма сохранены и в ряде сводов, которым присуща тенденция снизить роль народных масс в событиях 1382 г. (летописи Типографская, Новгородская четвертая, Воскресенская, Никоновская). Литературно и политически некоторые картины русско-татарской борьбы приобрели в этих летописях даже большую рельефность и убедительность. Так, например, эпизод убийства суконником Адамом ордынского князя, описанный весьма красочно («напряг стрелу самострельную, юже испусти не напрасно, ею же оуязвив сердце его гневливое и вскоре смерть емоу нанесе»), приобретает известное символическое значение: это удар по всей татарской силе («се же бысть велика язва всем татаром»)[1980].
Но в то же время в указанных летописных сводах сделана попытка скомпрометировать народные массы, вынесшие на своих плечах всю тяжесть недолгодневной обороны Москвы, которая скоро была взята татарами и подверглась страшному разорению. Летописи противопоставляют «добрых» и «недобрых» людей, вкладывая в эти эпитеты не моральное, а социальное содержание. «Добрии» (благородные) люди во время подступа татар к Москве молились богу и готовились к смерти, а «недобрии» (простой народ) выносили из погребов своих господ запасы меда в дорогих сосудах и напивались пьяными. Похваляясь, что за городскими укреплениями им не страшны татары («селик тверд град имуще, еже суть стены каменны и врата железна, не трьпять бо ти долго стояти под городом нашим»), они забирались на крепостные стены и в пьяном виде, едва держась на ногах («пьяни соуще, шатахоуся»), ругались и дразнили татарских воинов[1981]. И только тогда, когда к городу подошли все татарские полчища во главе с Тохтамышем, самонадеянные и беспечные москвичи ощутили страх.
Если и нельзя, конечно, отрицать того, что при скоплении в Москве массы народа разного возраста, социального положения и занятий, могли иметь место и разгромы боярских погребов, и случаи пьянства и нарушения военной дисциплины, то в целом вся нарисованная выше картина является нарочито тенденциозной. Ее цель — представить массу рядового населения Москвы самонадеянной и разнузданной толпой, неспособной к серьезному отпору врагу. Тем самым оправдывалось поведение феодалов, понимавших якобы всю бессмысленность защиты города при помощи таких людей и поэтому заблаговременно покинувших Москву. Но верность и типичность летописных зарисовок сцен пьяного разгула и вызывающего и безрассудного поведения москвичей перед лицом хорошо вооруженного врага убедительно опровергаются другими, сохраненными летописями, картинами мужества, самоотверженности и боевого умения, проявленных горожанами.
Определенная тенденция, пронизывающая изучаемые своды, заключается также в подчеркивании того, что военная выучка и боевой опыт татар были несравненно выше, чем гражданского населения Москвы. Татары были прекрасными наездниками и искусными стрелками, умеющими во время верховой езды метко целиться и пускать стрелы в разные стороны: «одоляхоу бо тотарьскиа стрелы паче же, нежели гражданьскиа, бехоу бо оу них стрелци горазднии вельми: ови от них стояще стреляхоу, а друзии скоро рищоуще, изучени суще, а инии на кони борзо гоняще, на обе руце и пакы напред и назад скорополоучно без прогреха стреляюще»[1982]. Для подобного сопоставления боевых навыков татар и московских горожан в пользу первых, очевидно, было известное основание. И поэтому понятно, что сопротивление москвичей татарскому натиску было сопряжено для них с большими трудностями.
В очень коротком рассказе Тверского сборника первая встреча москвичей с татарами изображена в стиле политической карикатуры: «и начаша пианици ругатися… они же [татары] на град саблями махаху»[1983].
Москва была взята войсками Тохтамыша на четвертый день после начала ее осады, 26 августа. Овладеть городом Тохтамышу удалось обманом. По рассказу Симеоновской летописи и Рогожского летописца, хан обманным путем вызвал из города князя Остея, якобы для переговоров о мире, и, как только князь показался из городских ворот, тут же убил его: «царь же… оболга Остея лживыми речами и миром лживым, и вызва его из града и уби его пред спы («враты») града…» Затем татарским воинам был отдан приказ обступить со всех сторон город, подставить к крепостным стенам лестницы, забраться по ним и овладеть всеми укреплениями. Так была захвачена Москва: «и по лествицам възлезшем на город на заборолы, и тако взяша град…»[1984]
Думается, что разбираемая летописная версия изображает дело слишком упрощенно. Если ей поверить, то выходит, что препятствием для татар являлся один Остей. Стоило его устранить, и легко было осуществлено то, чего не могли достигнуть раньше: проникнуть через крепостные стены в город. Теперь татары уже не испугались ни стрел, ни камней, ни кипятка, которыми встречали их москвичи и которые раньше наводили на них страх. Не остановили их ни тюфяки, ни пушки. Подобная трактовка событий не случайна для данных летописных сводов. По идее, в них заложенной, защиту Москвы обеспечивал князь, в силу чего в этих сводах и выпущено описание сопротивления врагу, оказанного горожанами.
Конечно, неожиданная гибель военачальника не могла не вызвать растерянности среди москвичей и не сказаться на их обороноспособности. Население было в основном гражданское (хотя горожане обычно и владели оружием) и, попав в военные условия, нуждалось в руководстве. Татары могли постараться использовать естественную в данных условиях неуверенность и слабость московских жителей, оставшихся без князя, и быстрым внезапным натиском завладеть городом. Надо принять также во внимание и то, что ведь Остей отправился в татарский стан для переговоров, и жители Москвы, не зная, что татары прибегли к уловке, не ожидали, что на них тут же последует нападение врага. Но, если даже учесть все вышеизложенное, нельзя отрешиться от впечатления о нарочитости версии Симеоновской летописи и Рогожского летописца.
