Предварительно Мамай договорился с великим князем литовским Ягайлом Ольгердовичем и с великим князем рязанским Олегом Ивановичем о том, что они предоставят ему военную помощь. Это была привычная для ордынских правителей тактика использования вражды между русскими князьями и политика игры на русско-литовских противоречиях. При поддержке военных сил Литвы и Рязанской земли Мамай рассчитывал нанести удар Московскому великому княжеству, занявшему в это время первенствующее политическое положение на Руси. Ермолинская и Львовская летописи указывают, что Ягайло Ольгердович и Олег Иванович были «в единой мысли» с Мамаем и приняли совместно с ним решение («учиниша совет») привести свои войска к берегам Оки «на Семень день», т. е. 1 сентября. Летописи подчеркивают при этом большую деятельность, проявленную в переговорах с Ордой и с Литвой рязанским князем Олегом, посылавшим к Мамаю и к Ягайлу своего представителя Епифана Кореева. В то же время Олег Иванович предупредил о походе Мамая («поведая Мамаев поход») московского великого князя Дмитрия Ивановича. Очевидно, позиция, занятая рязанским князем, была двойственной. Он заявил о своем желании оказать услуги обоим противникам (Мамаю и Дмитрию московскому), а в дальнейшем решил действовать на стороне того, у кого окажется перевес сил. За это Ермолинская и Львовская летописи окрестили Олега именем Иуды («льстящи яко Юда»)[1876].
Несколько иначе рисуют тактику Олега рязанского «Сказание о Мамаевом побоище» и Никоновская летопись. Они подчеркивают, что именно Олег был виновником союза с Ягайлом и Мамаем (Ермолинская и Львовская летописи отмечают лишь активность в этом деле рязанского князя, но не считают, что он начал переговоры по своей инициативе, а летописи Новгородская четвертая, Воскресенская и некоторые другие прямо указывают на Мамая как инициатора заключения с литовским и рязанским правителями антимосковского соглашения). По Никоновскому летописному своду, как только Мамай переправился «со всеми силами» через Волгу, подошел к устью реки Воронежа и расположил свои кочевья в рязанских «пределах», Олег послал к нему и к Ягайлу послов с уведомлением о признании власти ордынского правителя и с предложением действовать совместно с последним против московского великого князя Дмитрия Ивановича. Ягайло откликнулся на этот призыв и со своей стороны отправил посольство к Мамаю, побуждая его к активным действиям против Московского княжества. При этом Олег Иванович и Ягайло Ольгердович рассчитывали якобы, что Дмитрий Иванович, узнав о их соглашении с Мамаем, покинет Москву и убежит «в далныа места», а литовский и рязанский князья уговорят Мамая вернуться в Орду, сами же разделят с его ведома между собой «княжение Московское» «на двое, ово к Вилне, ово к Рязани». Судя по «Сказанию», Олег уступал Ягайлу Москву, а себе предназначал Коломну, Муром, Владимир. За составление подобных планов «Сказание» упрекает рязанского и литовского князей в «скудоумии»[1877].
Мамай ответил Олегу и Ягайлу, что ему нужна не военная помощь («мне убо ваше пособие не нужно»), ему важно, чтобы Литва и Рязань признали владычество Орды. В знак того, что литовский и рязанский князья выразили Мамаю искренне свою покорность («присягу… не лестну»), он потребовал, чтобы ему была оказана честь и оба князя выслали ему навстречу войска («и сретите мя с своими силами, где успеете, чести ради величества моего»). Характерно, что «Сказание» приписывает Мамаю мысль, пользуясь услугами рязанского и литовского правителей, в своих интересах разжигать несогласия между ними («ныне же разность велика меж ими»)[1878]. «Сказание» и Никоновская летопись ничего не говорят о том, что Олег рязанский, ведя переговоры с Мамаем, одновременно поставил в известность о выступлении ордынских полчищ московского великого князя.
Бросается в глаза искусственность и малая достоверность версии «Сказания» и Никоновского летописного свода о планах раздела Московского великого княжества между Литвой и Рязанью, об ожидаемом бегстве Дмитрия Ивановича из Москвы, о том, что Мамай не нуждался в поддержке вооруженными силами со стороны литовского и рязанского князей, а требовал лишь оказания ему «чести». По-видимому, Ермолинская и Львовская летописи, хотя и лаконичнее, но ближе к истине излагают события. Отвечает реальной действительности, надо думать, указание «Сказания» и Никоновской летописи (не противоречащее данным Ермолинской и Львовской летописей) на инициативу Олега рязанского в установлении союзных отношений с Мамаем и на его посредническую роль в переговорах Мамая с Ягайлом Ольгердовичем. Олег хотел тем самым защитить свое княжество от татарского погрома. Но нет никаких оснований отвергать сообщение Ермолинской и Львовской летописей о том, что одновременно Олег стремился предупредить возможность нападения на Рязанскую землю московских войск (в случае неудачи похода Мамая) и поэтому известил московское правительство о готовящемся выступлении ордынских вооруженных сил. За такую политику Ермолинская, Львовская и другие летописи бросили рязанскому князю упрек в двурушничестве и предательстве и не без основания, ибо его поведение действительно приносило вред национальным интересам русского народа.
Какова была цель наступления на Русь, организованного Мамаем в 1380 г.? Различные летописи определяют ее по-своему. Судя по Ермолинской и Львовской летописям, Мамай добивался увеличения размеров «выхода», уплачиваемого русскими княжествами в Орду, возвращения к той сумме, в которой он вносился при хане Джанибеке и которая затем была снижена («прося выхода, как было при цари Женибеке, а не по своему докончанию»)[1879]. В Симеоновской и других летописях в качестве причины похода Мамая 1380 г. фигурирует желание отомстить русским за поражение, которое было понесено от них татарскими войсками на реке Воже в 1378 г.: «И Мамай нечестивый люте гневашеся на великого князя Дмитриа о своих друзех, и о любовницех, и о князих, иже побьени быша на реце на Воже…»[1880]. Вероятно, ордынский правитель, задумав в 1380 г. нападение на русские земли, руководствовался обоими этими стимулами, ибо они нисколько не противоречат друг другу. Менее вероятен тот побудительный мотив для вторжения ордынских полчищ в пределы Руси, который выдвигают летописи Новгородская четвертая, Воскресенская и некоторые другие, — это истребление русского народа, уничтожение христианских церквей и искоренение православной веры и правовых норм, принятых в русских княжествах: «Пойдем на руского князя и на всю Рускую землю…христианство потеряемь, а церкви божиа попалим огнем, закон их погубим, а кровь христианьскую пролием»[1881]. При этом Мамай якобы хотел повторить погром, учиненный в свое время на Руси Батыем («якоже при Батый цари было»). «Сказание о Мамаевом побоище» и Никоновская летопись идут еще дальше по пути расширения замыслов Мамая. Считая себя вторым Батыем и желая следовать примеру последнего («и хотяаше вторый царь Батый быти»), он (согласно данным Никоновской летописи) якобы специально изучал историю его похода, приведшего к установлению владычества Золотой орды над русским народом («и нача испытовати от старых историй, како царь Батый пленил Русскую землю и всеми князи владел яко же хотел»). По «Сказанию о Мамаевом побоище», «безбожный царь Мамай нача завидети первому безбожному Батыю… нача испытывати от старых еллин, како Батый пленил Киев и Володимерьи всю Роусскую и Словенскоую землю»[1882].
Думается, что приписывание летописцами Мамаю намерения напомнить русскому народу о временах Батыя все же отдает известной нарочитостью. И Русь, и Орда были в конце XIV в. уже не те, что во второй четверти XIII в. И вряд ли реальны (да и политически целесообразны) были бы замыслы ордынских владетелей (а они являлись достаточно трезвыми политиками) еще раз спалить огнем и перебить мечом все русские города и села с их населением. Но в то же время ясно, что Мамай рассматривал свое вторжение в русские земли не как обычный татаро-монгольский грабительский набег. Подготавливалось военное нападение крупного масштаба, которое должно было стать решающей вехой в развитии русско-ордынских отношений, внести перелом в эти отношения, заставив русских князей подчиняться воле ордынских правителей, исполнять их требования[1883]. Орду тревожило усиление Руси, где шел процесс образования единого государства. Недавняя победа, одержанная русскими над татаро-монголами на реке Воже, казалась угрожающим симптомом. Мамай хотел пресечь возможность в дальнейшем активного выступления русского народа против ордынского владычества, стремился взять инициативу в свои руки и нанести Руси такой чувствительный удар, который заставил бы ее примириться с татаро-монгольским игом.
