Мой несколько затянувшийся обзор литературы показывает, что вопрос о характере русского ремесла XIV–XV вв. несомненно заслуживает внимания.
Изучение источников убеждает, что значительная часть вотчинных ремесленников в это время была несвободной. Классическим примером (неоднократно фигурировавшим в литературе) вотчинного хозяйства, обслуживаемого трудом холопов-ремесленников, является хозяйство князя И. Ю. Патрикеева. По своей духовной он передал сыновьям 135 «людей» (многих с семьями), а 23 человека, отпустил на волю. Среди холопов, перечисленных И. Ю. Патрикеевым, встречаются бронники, серебряные мастера, портные мастера, скорняки, плотники и т. д. Точно так же в духовной Василия Борисовича Тучки Морозова 1497 г. указаны сапожные мастера, портные мастера, хамовники, строчник и т. д.[1287]. В духовной Андриана Ярлыка (вторая половина XV в.) перечислены его должники из числа кабальных людей: киверник, гончар[1288]. В числе «людей», о которых говорит в своей духовной 1491 г. А. М. Плещеев, находим хлебника, плотника, портного мастера, чеботника и др.[1289] Количество примеров нетрудно увеличить.
В то же время можно сделать одно, не лишенное интереса, наблюдение. В ряде духовных завещаний светских землевладельцев при перечислении передаваемых наследникам холопов, среди последних ремесленники не называются[1290]. А иногда в духовных вообще нет указаний на холопов[1291]. Конечно, сведения духовных грамот могут быть не полны и не точны. Сами завещатели — люди разной степени зажиточности, неодинакового положения в феодальном обществе. Некоторые из них, обеднев, могли остаться без дворни. Поэтому духовные — недостаточно добротный источник для изучения эволюции вотчинного ремесла. И все же мне кажется вполне допустимым предположение, что умолчания о несвободных ремесленниках в духовных завещаниях могут объясняться и тем, что некоторые из завещателей начинают обращаться к услугам городского ремесла. Именно в этом заключалась тенденция экономического развития, наталкивавшаяся на сопротивление всей крепостнической системы, не ослабевавшей, а усиливавшейся.
Конечно, связь вотчинников с городскими ремесленниками выражалась часто в выполнении последними работ по заказу первых. Но феодалы-вотчинники могли приобретать нужные им изделия и на рынке. Так обстояло дело в первую очередь, конечно, в крупных городах. Я не ставлю своей задачей выявить все отрасли производства, работавшие в различных русских городах на рынок. По состоянию источников такая задача вообще не выполнима. Но, по-моему, можно говорить о том, что в ряде городов развитие ремесла в мелкое товарное производство шло по восходящей линии.
По-видимому, производство на рынок наблюдалось в Москве в области гончарного дела. По материалам археологических раскопок в Москве, на устье реки Яузы, можно говорить о существовании здесь, по крайней мере с конца XV в., гончарной мастерской. По словам М. Г. Рабиновича, характеризовавшего, правда, гончарную мастерскую не только в ранний период ее истории, но с учетом материала, относящегося и к более позднему времени, она «представляет собой сложный производственный комплекс, объединяющий, может быть, около десятка мастеров. Ассортимент ее изделий был весьма разнообразен. Преобладала здесь, безусловно, посуда, причем выделывалась и грубая кухонная посуда из красной глины, и более тонкая, ангобированная, и изящная лощеная посуда — парадная и столовая. Тут же, очевидно, производились изразцы и строительные материалы (например, фасонный кирпич), хотя производство их, безусловно, не было основным для мастерской. Попутно мастера занимались поделкой глиняных игрушек, неоднократно находимых в завале горна, а также глиняных костяшек для счетов»[1292].
Приведенная характеристика бесспорно свидетельствует о наличии в Москве товарного производства в области гончарного дела в XVI–XVII вв. Допустимо думать, что оно существовало уже и в XV в.
Вопросу о выделке в Москве (в XVI–XVII вв., а частично и в XV в.) игрушек посвящена специальная статья М. В. Фехнер. Она считает, что обнаруженные во время раскопок на реке Яузе игрушки «прекрасно характеризуют технику производства московского мастера-игрушечника, ассортимент и качество его продукции, до сих пор еще малоизвестные, и указывают на широкий размах его производства»[1293]. Весьма вероятно, что игрушки делались не только на заказ, но их выделка преследовала цели сбыта в качестве товаров на рынке.
В Китай-городе, в районе Зарядья, открыты мастерские ювелира-литейщика и кожевника-сапожника, относящиеся к XIV–XV вв. М. Г. Рабинович высказал по поводу них несколько заслуживающих внимания соображений. Особенно любопытна его характеристика сапожной мастерской. «По характеру находок видно, — пишет М. Г. Рабинович, — что владелец мастерской не только обрабатывал кожу и шил из нее новую обувь, но, очевидно, зачастую чинил поношенную обувь, а возможно, и скупал старую обувь, для того, чтобы, отремонтировав, снова пустить в продажу, или же для того, чтобы, вырезав пригодные части кожи, употребить их как материал. Кроме обуви, он делал и другие вещи». Среди находок оказалось несколько ножен для кинжалов с богатым орнаментом, а также части конской сбруи[1294]. Обследованные археологические материалы дают право ставить вопрос о наличии мелкотоварного производства в кожевенном и сапожном деле в Москве.
Имеются основания думать, что в довольно широких размерах в XV в. велись в Москве работы по переписке книг. Интересным источником, из которого можно извлечь материал, характеризующий производство во второй половине XV в. рукописных книг на заказ и для продажи на рынке, является письмо известного московского зодчего В. Д. Ермолина пану Якубу, служившему у великого литовского князя Казимира IV («Послание от друга к другу»). Пан Якуб просил В. Д. Ермолина приобрести для него ряд книг религиозного содержания. В ответ на эту просьбу В. Д. Ермолин написал пану Якубу, что книг в Москве имеется в продаже достаточно, только они переплетены не так, как тому хотелось бы («а купить есть много того, да не так зделано, как ся тобе хочет…»). Поэтому В. Д. Ермолин предложил пану Якубу прислать ему свою бумагу, с тем чтобы он смог дать специалистам заказ на переписку книг, которые тот желал у себя иметь («а яз многим доброписцем велю таковы книги сделать по твоему приказу с добрых списков, по твоему обычаю, как любит воля твоя…»). В. Д. Ермолин просил также пана Якуба, чтобы он выслал ему одновременно с бумагой побольше денег для раздачи писцам в качестве задатка при оформлении с ними договора на работу («а ты с своею паперию и пенязеи пришли немало, чиим то сряживать, а лишка не дам нигде ничего, а наряжу ти, пане, все по твоей мысли и по твоей охоте, как любиш»)[1295].
Итак, из переписки В. Д. Ермолина с паном Якубом видно, что в Москве существовали квалифицированные «доброписцы», принимавшие подряды на изготовление книг в соответствии с потребностями и вкусами заказчиков и бравшие за работу довольно значительные денежные суммы. (В. Д. Ермолину, для того чтобы договориться с писцами о выполнении ими заказа пана Якуба, понадобилось «пенязей немало»). При подряде писцы торговались с заказчиками по поводу оплаты их труда и требовали денежный задаток. В то же время книжная продукция более низкого качества выбрасывалась на рынок, где ее, по словам В. Д. Ермолина, можно было свободно приобрести.
Очень интересный материал, характеризующий городское ремесло и позволяющий судить о его связи с рынком, обнаружен во время археологических раскопок в Новгороде А. В. Арциховским. В Славенском конце им были исследованы маслобойня и изба игрушечника XIII–XIV вв. Изучение маслобойни дало А. В. Арциховскому возможность утверждать, что в ее лице «мы имеем дело не с подсобным деревенским промыслом, а с городским производством, довольно большого размаха»[1296]. К аналогичному выводу приводят автора и наблюдения над продукцией игрушечника. Она «очень стандартна, что позволяет заключить о далеко зашедшей дифференциации ремесла»[1297] и (добавим от себя) о производстве этой продукции на рынок.
