— Будь что будет. Только смотри: забирать станет, и себя, и тебя порешу! А заодно и его прикончу! Ты Егора знаешь.

В комнату Егор спускался, будто в котел с кипящим маслом. Дрожь по всему телу пошла. Зуб на зуб не попадал. Стряхнул с себя сено. Исподлобья взглянул на чекиста и вроде бы на душе отлегло. Никакой лейтенант не страшный. Но испуг на его немолодом бледном лице, заросшем щетиной, не исчезал. Как спустился, так и остался стоять у лестницы, готовый снова взметнуться наверх, в свою конуру. В какой-то момент лейтенант заметил заткнутый за пояс немецкий «парабеллум». Из голенищ яловых сапог выглядывала рукоятка финского ножа, воткнутого в ножны.

— Вам не обидно будет, Егор Степанович, если народ восстановит разрушенное войной хозяйство без вашего участия? — спросил Буслаев. — Тогда чем и как будете оправдываться? Отсиживался в лесу, в домашнем схроне?

— По живым струнам решили вдарить. Бейте!

— Но тогда не лучше ли уже сейчас включиться в дело?

— Искупить вину? Легко сказать. Вы в шкуре моей побыли бы. Ну, сажайте в тюрьму. Я готов. А то вот и бабе своей уже стал в тягость. Только если б не война… — Егор махнул рукой.

— Зачем же так?

— Хитрите чего-то, лейтенант, — криво усмехнулся Егор. — Давайте ближе к делу. Зачем пожаловали?

— Вы знаете Краковского?

— Ну, знавал. Кто же его не знает. При немцах он отрядом карателей командовал. Облавы на партизан устраивал. Чуть что, расстреливал на месте, и мирных граждан не щадил, ни здоровых, ни калек. Только я с ним из одной миски щи не хлебал, гражданин начальник. Мы с ним на этот счет — не ровня.

— Если хотите, это Егор мой предупредил «Батю», что Краковский облаву готовит на его отряд, — сказала Анна.

— Тогда чего же вы опасаетесь? — обратился Буслаев к Егору.

— Так кто же сейчас это подтвердит…

— А слову вашему я могу поверить? Такое дело сделали!

— Я поверил бы, лейтенант. Врать мне тебе ни к чему.

— Я тоже так думаю. Сейчас где Краковский находится, чем занимается, вам известно?

— Люди сказывают, в лес подался. Шайку-лейку организовал. Атаманом ее стал, — теперь уже спокойно ответил Егор. — Но места его нахождения я не знаю.

— А узнать могли бы? Подумайте. Это очень важно.

— Понимаю: поймать хотите. — Егор почесал за ухом. — Разве что по старым связям своим пройтись. Авось наведут на банду.

— Вам виднее, как поступить, что предпринять. Надо найти Краковского, Егор Степанович.

— Это и есть дело, за которым вы ко мне пожаловали?

— Да. И не такое уж и маленькое оно. Ответственное дело! Мы дадим населению спокойно зажить.

— И тогда с меня снимут вину, которую я имею перед властью? Али все равно будут судить?

— Это будет принято во внимание. Можете не сомневаться.

— Соглашайся, Егорушка. Все в зачет пойдет, — вставила Анна.

Егор задумался. Свернул козелок из газеты, наполнил его махоркой, закурил с помощью кресала и фитиля.

— Ну, а встретится Краковский… Примет ли он меня к себе? А может быть, заподозрит, как подосланного. Вы все просчитали?

— Убедите его в том, что желаете мстить Советам под началом опытного предводителя. Человек он тщеславный и самолюбивый. Думаю, не откажется от вас. Люди ему нужны. Возможны и другие варианты, конечно.

— А ежели потребует доказательств моей преданности ему и ненависти к Советской власти? Мне что, снова идти на преступные дела?

— Н-не думаю, что потребует, Егор Степанович. Вы ведь не новичок для него. Краковский знает вас по службе у немцев. Известны ему, безусловно, и ваши тогдашние настроения далеко не в пользу большевиков.

Егора осенило, он оживился, появился блеск в глазах.

— Знаете что?! Постреляйте ночью вокруг моего дома. До банды это наверняка дойдет, людская молва разнесет. И тогда я объясню, что за мной приходили из милиции забирать и я дал деру. Аж до самого леса преследовали ищейки лихановские. Как только жив остался, не знаю! Пули так и свистели вокруг. Чуть не подстрелили.

— Это уже другой разговор, — по достоинству оценил Буслаев сметливость Егора и подсказал: — И жену свою приспособьте. Она будет носить вам еду. А вы с ней — информацию для меня передавать.

— Донесения, стало быть… — перевел на свой язык Егор.

— Я надеюсь на вас, Егор Степанович, — пожал его руку лейтенант.

— Что вас будет интересовать перво-наперво?

— Решительно все: расположение банды, вооружение и наличие боеприпасов к нему; взаимоотношения главарей, настроение рядовых, особенно тех, на ком лежит малая вина перед Родиной или вовсе никакой. Ну и, естественно, ближайшие планы и намерения Краковского. — Антон обратился к супруге: — Как, Анна Митрофановна, согласны послужить Советской власти?

— Да мне все потребно, от чего мужу будет лучше.

На обратном пути Буслаев объяснил Грише:

— Без таких помощников, как Егор, нам не справиться с бандой. Это еще одна наша с тобой тайна.

— Могила! — поклялся Гриша и все же недоумевал: — Но он же каратель, товарищ лейтенант…

— Ты прав. И последнее слово за правосудием. Но сейчас нам необходимо покончить с террором в районе.

В бункере главарей дощатые нары были расположены вдоль стен в два яруса. На земляном полу стояла самодельная чугунная «буржуйка». В потолке прорублено отверстие для печной трубы и крохотное оконце, едва пропускающее дневной свет. В боковой амбразуре установлен ручной пулемет. В правом углу бункера лежала груда ручных гранат немецкого производства. Тут же находился люк, ведущий в подземелье. Из-под нар выглядывали ящики с патронами. Автомат, как и винтовку, каждый обитатель цитадели держал при себе либо на своем лежбище — на нарах. На опорном бревне, стоявшем в центре, держалась бревенчатая насыпная крыша землянки и красовался портрет Адольфа Гитлера, а над ним свисала керосиновая лампа-семилинейка.

Адъютант атамана — угрюмый и малоразговорчивый Федор Рябинин по кличке Профессор — топил «буржуйку». Напротив него, на нижних нарах, свесив ноги, сидела бледнолицая шатенка Баронесса, сушившая свои портянки у печки. На чурбаках понуро сидели ближайшие сподвижники Краковского. На одном из таких чурбачков восседал Сердцеед. Прозвища эти, как и другие, не случайны: носители их боялись быть разоблаченными.

В бункере было не только жарко натоплено, но и душно от скопления людей, от пропитавшейся влагой одежды. Люди, казалось, ушли в себя. Перед каждым всплывало пережитое, кто-то переоценивал его и искал выход, а кто-то пугался либо думал о мщении.

— Глянь в амбразуру, не возвратились ли наши с добычей, — приказал Философ. — Давно кабанятинки не пробовал.

— Не видать что-то, — ответил Адвокат.

— Кабанятинки не мешало бы, — прозвучал голос Скептика. — Да и стерлядку неплохо было бы откушать. Бывало в эту пору сидишь над лункой на озере… На одной удочке мормышка подвешена. На другой — мотыль трепыхается. Тюк-тюк, карасик. Тюк-тюк, плотвичка. Тюк-тюк, окунек. Принесешь домой целый садок живности. Уху жена такую наварит, пальчики оближешь! Да еще чекушку мы с ней раздавим.

— А свобода у тебя была? — спросил Кривоносый.

— Я и был на свободе, не по тюрьмам скитался, как некоторые, — ответил Скептик с намеком.

— Да что с тобой говорить, — плюнул Кривоносый, отсидевший срок за растление малолетних.

— Однажды вырубил я во льду лунку пешней, — продолжал Скептик. — Просторную лунку такую. Капюшон на голову натянул от ветра. Тюк-тюк, карасик. Тюк-тюк, плотвичка. Я — дерг! А щука ее — хвать! И потащила мою удочку за собой. Да!

Все дружно загоготали. Кто-то из бандитов спросил:

— Как же ты щуку подо льдом мог разглядеть? Может, то был судак или налим?

— А я и не разглядывал. Настоящий рыбак чувствует, какая рыбина насадку заглотнула! А иначе…

— Брось тоску наводить, старик! — в сердцах одернул его Прокурор. — У тебя одни воспоминания о доме. У других — другие, потому как все мы тут разные. Вот и будем наши души друг другу выворачивать наизнанку.