Уж не сотрудничал ли с ним? — заинтересовался лейтенант.

— Да вы что! — оскорбился Сергей.

— Тогда что же было у тебя общего с начальником Службы безопасности и СД?

Общее было… К нам в подполье заслали провокатора. Некто Кривоносый, мужик чуть постарше меня. По его доносу меня схватили и приволокли в гестапо. Хейфиц лично допрашивал. До сих пор тело в кровоподтеках. Два зуба выбито.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. Скажи: а ты мог бы узнать Краковского?

— И в лицо, и по походке узнаю. В этом можете не сомневаться. И при свете, и в темноте.

— Надо не упустить его на этот раз.

За бочонком домашнего пива собрались соседи — сошлись, съехались из ближайших сел и поселков. Те, кто пережил в этих местах войну, гитлеровскую оккупацию, отход, а потом и наступление Советской армии. Все больше — пожилые люди. В доме Рябининых масленица — первая после освобождения этих мест от тех, кто принес разруху и смерть. И блины были из муки пополам с картофелем. Стол не ломился от яств, зато можно было поглядеть друг на друга, помянуть добрым словом тех, кто сложил голову за праведное дело, потолковать о жизни, с чего начать ее восстановление. А еще — узнать последние новости из местных, да и областных тоже. Обменяться новенькими анекдотами, чтобы вернуть людям радость, пробудить в них прежнюю способность смеяться, сопереживать.

Среди гостей были Сергей и Буслаев.

Старик Заринь, убеленный сединой, с запавшими глазами, под дружный смех остальных присутствующих рассказывал очередную байку.

— Послал помещик работника камни дробить. А работник — не дурак. Лег поблизости в канаву, молот под голову и спит. Мимо едет помещик, увидел спящего холопа и как закричит: «Что ты делаешь?» А работник, не открывая глаз, говорит: «Тише, барин! Я незаметно подползаю к камню, чтобы он не догадался, что я хочу его расколоть. Он испугается молота и сам разлетится на части».

Снова смех. Заринь тоже смеялся — добродушно и заразительно. Семеновна, женщина в черной косынке, спросила:

— А того помещика, случаем, не Михеем звали?

— Работник-то не иначе, как сам Заринь был, — весело прошамкала беззубая Анастасия.

Михей Брагин хотел было огрызнуться, но не решился. Знал: открой он рот, как бабы тут же загалдят, и тогда ему хоть уходи из этого гостеприимного дома.

Гости как ни в чем не бывало продолжали трапезничать. Рачительная хозяйка Марта старалась сделать каждому приятное: то пива домашнего подольет, то блинов подложит, а кому и глазки состроит, улыбнется, слово доброе скажет.

— Ешьте, пейте, соседи мои дорогие.

— Пивко что надо! — смаковал Степан, шевеля усами.

— Да и блины — я те дам! — отметил вислоухий дед Сашко.

— Жаль, что нет с нами моего муженька Федора, — сказала Марта. — Все знают, каким он был хлебосольным хозяином. Да если бы не война… Это она, проклятая, отняла у меня мужа, у детей — отца.

Марта деланно всплакнула, утерлась передником.

— Скорее бы кончилась, ненавистная! — посочувствовал ей Степан. — Сколько человеческих жизней она унесла, скольких калеками сделала. Чтоб ему, Гитлеру, черти в аду глаза выкололи!

Михей Брагин, которого за глаза называли «пивная бочка» за его огромный живот, продолжал, видно, начатый ранее разговор на тему, как жить дальше.

— Советы — штука хорошая, да только много требуют от нас. Мельницу отдай обществу. Батраков не имей. Женщине подавай равенство, — загибал он один за другим пальцы. — Я за Советскую власть, но только за вычетом всего этого. Оно пусть будет и власть, и я со своей идеей, со своей кобылой, со своей бабой.

— Трудового человека это не волнует, Михей, — возразил Степан. — Ему все подавай наоборот: землицу в свое пользование, равные для всех права, свободу, так, чтобы без погонял, братство себе подобных.

Заринь почему-то обратил внимание на молодого человека, сидевшего рядом с Сергеем. Долго всматривался в его лицо. Хотел заговорить с ним, но передумал, ждал, когда тот сам начнет разговор. А пока, отпив пива, постарался перевести беседу в другое русло.

— У нас, как в той присказке получается, — начал он. — Куда тащиться? Куда лошадь тащит! Что у тебя на возу? Сам на мешке сижу. У тебя что на уме было? Да нет, это — кобыла! Тебя, видно, обидел Бог? Это уши кобыльи — не бог. Дать бы тебе пару тумаков! Сейчас одет. В бане был без портков.

И вновь смех, но уже не такой густой.

— Я тут среди своих и могу говорить, как думаю, — подвыпив, сказал Михей. — За Советы, да! Но, пожалуйста, без большевиков! Большевики, значит, как до войны, снова пояс затягивай потуже. Большевики — каменный век человечества, варварство. Скажу больше: растление нравов! Я — против этого. Я за либерализм и свободу хозяйствования! За частную собственность!

За столом создалось напряжение.

— Я в гражданскую войну в Красной Армии служил, — начал дед Сашко. — Сражался под Перекопом. Выступление Ленина слыхал самолично. Не сойти с этого места. Ленин о трудовом люде беспокойство имел. Большевики, это, значит, за большинство, за народ! Понятно?

— Как было до войны — это здорово! — сказал Степан. — Да разве дадут восстановить прежнюю жизнь те, кто норовит всякому, кто встает за нее, ножом в бок пырнуть? Я о тех, кто в лесах засел и оттуда набеги грабительские устраивает на селения.

— Живем каждый сам по себе, — снова вставил Сашко. — А надобно кучей. Поприжали бы хвосты и бандюгам, и тем, кто им пособляет. Ишь, какую войну против Германии выиграли! И неужто с этой поганью не совладаем? Взвалили все на плечи милиции да осодмильцев. Спасибо, толковый человек — лейтенант Буслаев объявился. Да и Лиханов — парень бравый. А главное, нашей душе близкие люди. И еще — отважные ребята. А что Буслаев, так того и пули, говорят, не берут! Точно!

— Ты говоришь, будто сам наблюдал! — рассмеялся Михей Брагин. — Уж не кольчуга ли на нем надета или магнит, который отталкивает. Говорят, бывает и такой.

Разговор заинтересовал Буслаева.

— Сосед верно говорит насчет кучи, — сказал он.

Все замолкли и повернулись в его сторону.

— Бойкий приятель у тебя, племянничек, — не преминула заметить Марта и пьяно стрельнула в него сладострастным взглядом.

— Ты кто же будешь? — спросил Заринь Буслаева. — Что делаешь здесь, у нас?

Буслаев на мгновение задумался: ни к чему, чтобы в эту минуту и в этой компании узнали правду о нем.

— Вы можете предложить мне работу? — задал он встречный вопрос.

— Что умеешь делать? Мне нужен работник, — сказал Михей Брагин.

— Э, нет! Я обожаю свободу.

Кто-то хихикнул. Михей — «пивная бочка» — пытался сказать что-то, но бабы подняли гвалт, не дали ему и слова произнести.

— Батраков захотел! — воскликнула Семеновна. — Хватит того, что при Гитлере над нами измывался. Помещиком заделался. Из грязи да в князи! На него и пахали, и урожай евойный собирали. А он его в Германию отправлял, фашистов кормил. Народ же впроголодь жил.

— Да что, разве только это? — влезла в разговор Анастасия. — А сыны евойные? Что ни сын, то каратель гестаповский. Одного мстители наши народные повесили за это. А другие с фашистами на Запад удрать успели! Нет тебе слова, Михей, коли ты извергов вырастил и воспитал. Только у одной меня дочку и брата застрелили твои сыновья. А сколько еще они поубивали честного люду?!

— Драть три шкуры с батрака! Так ты, Михей, понимаешь свободу? — заговорил Заринь. — Не за то воюем! Благодаря таким, как ты, Краковский и существует.

Марта подлила Буслаеву пива.

— Не обращайте на них внимания! Поспорят, поспорят спьяну и разойдутся. И все забудется. Будет, как прежде. Вам нравится мое пиво? Старалась. По собственному рецепту готовила.

— Нравится. Чувствуется, на солоде сделано. Слегка медом отдает. Да и цвет — черного бархата…

— У вас тонкий вкус. Кто же вы по призванию будете, ежели не секрет, конечно?

— Когда-то любил радиотехнику. Закончил же исторический факультет.