— Может быть, полежим? Ну, Антон. Вы же — мой идеал.

— В другой раз.

— Ну почему вы такой? — обиделась Эрика. — Если женщина желает близости, мужчина не вправе ей в том отказать.

— Я заехал только за тем, чтобы вручить вам буклеты. — Буслаеву вспомнился разговор с резидентом… И вспомнил свою жену Елену. В нем шла борьба между долгом и честью.

Эрика изучающе посмотрела на него.

— Вы, должно быть, женаты?

— Да.

— И дети есть?

— Да, есть.

— Фу, какой вы, оказывается, сухарь! — фыркнула Эрика.

— У вас имеется друг…

— Он хороший друг, но плохой любовник. Только с вами я могла бы вести себя в постели естественно и полностью раскрыть свои чувства. Испытали бы и вы наслаждение. Мы оба были бы счастливы. Ну, Антон. Прошу вас, — умоляла его Эрика. — Боитесь, разобью семью? Это русская женщина, влюбившись в женатого мужчину, привязывается к нему, строит козни, шантажирует. У немок это не принято.

Антон понимающе посмотрел на нее. В голове же роились мысли, исключающие одна другую. Мысли-раздумья. Эрика хороша собой. Красива, женственна. Глаза светятся от одного общения с ним. И так искренна и открыта в своих желаниях, что не всякий устоит от соблазна. А устояв, потом будет долго жалеть.

— Ну, решайтесь же! — обняв, продолжала умолять она его. — Будьте мужчиной!

Она произнесла это так, будто то был ее последний аргумент. Настойчиво, требовательно и вместе с тем ласково. Ну как тут не пойти навстречу! Санкция резидента имеется. Не прямая, не в порядке приказа, выраженная в деликатной форме, но имеется. Да и Эрика, несмотря на кажущуюся назойливость, не производит отталкивающего впечатления. Она даже нравится ему. Легкое кокетство, игривость всегда нравились ему в женщинах. Но это от эмоций. А если не сердцем, а холодным и здравым умом пораскинуть? Это же ради дела. Но какова конечная цель и стоит ли она того, чтобы разменять себя, осквернить свои чувства к жене? — вдруг спросил он себя. Ведь не Эрика помощник военного министра, а ее друг. Здесь можно обойтись и ценой поменьше, более нравственной. Да и ощущалось в ней что-то едва уловимое, что остановило бы его и в случае, если бы Эрика являлась самим министром.

Антон посмотрел на часы, потом заглянул в ее глаза.

— Ответьте мне, Эрика.

— Вас смущает Клаус? — что-то дрогнуло в ее душе. — Выбросьте его из головы! Если желаете, могу познакомить с ним. И вы убедитесь, что он вам не соперник, и за меня бороться не станет. Он такой человек! Пигалица! Не то, что вы: стройный, сильный, обходительный. У вас, должно быть, немало поклонниц?

— Вам обещали большое вознаграждение? — неожиданно спросил Антон.

— Вознаграждение? — Лицо Эрики вспыхнуло розовым цветом. — О чем вы говорите, Антон? За что? За реферат? Так это же учебная работа, она не оплачивается. Но, может быть, я опубликую его и тогда получу гонорар. Сколько заплатят, не знаю.

— Следовательно, получите сразу две ставки — за русского писателя Достоевского и за советского дипломата Антона. За реферат и донесение. — Увидев замешательство Эрики, сказал: — И все-таки, я пожелаю вам всего самого доброго в жизни.

Антон покинул квартиру Эрики, не дав ей опомниться.

Эрика продолжала оцепенело стоять, осмысливая все, что произошло между ними, оценивая свое поведение. Играла, как могла, но не получилось. Сбросив флер артистизма, набрала номер телефона.

— Он ушел, — доложила она глухо в трубку. — Только что ушел. Нет, не удалось уломать. Я и так, и этак к нему, но он удивительно стойкий мужчина, ни на что не клюнул. От вина даже отказался. Говорит, непьющий. Нет, Клаусом не интересовался. Я старалась вызвать интерес к нему, но он, ну ни в какую! Так что кино не будет. Кинокамеру я не включала.

— Странно… — послышалось из трубки. — Значит, осечка. Ну, что же, будем искать к нему другие подходы.

Но об этом разговоре Эрики Буслаеву стало известно позже.

Придя в посольство, Антон имел намерение доложить обо всем резиденту, но тот только что пришел с явки с агентом и был занят обработкой полученных от него материалов. Лишь спросил:

— Ты чем-то расстроен, Антон?

— Эрика для нас бесперспективна, Ованес Акопович. Она — провокатор чистой воды. Все! Ставлю на ней крест!

Отложив в сторону дела, резидент сказал:

— Зачем же падать духом? Радоваться надо, что разобрался с ней. Плохо, что друга ее мы потеряли. Однако в нашем ремесле опрометчивость смерти подобна. И мы не могли бы доверять агенту, завербованному с подачи провокатора.

— Да, конечно, — окрыленный поддержкой резидента произнес Антон. — Жаль только потерянного на нее времени.

— Как ты можешь так говорить, Антон? Ты обезоружил контрразведку страны пребывания на целую боевую единицу. Эрику уже не смогут подставить нашим ребятам. Все! Она выбита из седла! Перед этим ты «нокаутировал» провокатора от НТС Брунова-Капустина, действовавшего против наших граждан. Ему тоже не оправиться!

— Может быть, ориентировку на Игоря Капустина и Эрику Альтшуль составить для Центра, пока свежо в памяти?

— Это другое дело. И приложи их фото, которые ты негласно сделал. Один экземпляр оставь здесь для внутреннего пользования. Другой отправим в Москву. Пусть это послужит предостережением и для сотрудников советских представительств в Германии, и для наших туристов, выезжающих за рубеж. Озаглавь ориентировку так: «Осторожно, провокаторы!»

— Значит, мой имидж сработал, если решили подловить на увлечении книгами, — все еще не мог успокоиться Антон. — Такая провокация!

Бартлоу и Лодейзен в служебном кабинете прослушивали через наушники магнитофонные записи. Лодейзен сидел у столика и жевал резинку. Бартлоу то ходил, то останавливался, чтобы попыхтеть вечно потухающей сигарой. За ним тянулся длинный белый шнур.

— Твое самое сильное впечатление о Буслаеве, Джерри? — поинтересовался Аллан Бартлоу.

— Устремленность. Это — серьезная помеха, Аллан.

— Наш расчет на человеческие трещины в нем. Они делают личность податливой и сговорчивой. Стоп!

Лодейзен остановил ленту.

— Фанатик! — бросил он, ухмыльнувшись.

— Буслаев — тонкий человек, Джерри. Но почему он не отказывается от встреч с Кейлебом, действующим достаточно прямо? Раскусил подставу, но хочет убедиться в этом? Дай-ка его разговор с Еленой. Быть может, он что-либо прояснит.

Лодейзен переключил магнитофон. И снова оба полны внимания.

— Семейная идиллия! — воскликнул Лодейзен.

— Перестань, капитан, — одернул его Бартлоу. — Ничто человеческое ему не чуждо. Стоп, стоп, стоп!

Лодейзен, перемотав пленку обратно, включил магнитофон снова.

— Буслаев податлив, — заметил Бартлоу. — Он идет на поводу у своей жены, потребности которой стремится удовлетворить. Он — стяжатель, и это его большой минус.

— Ловить его думаешь на этом?

— Капризы жены — его слабое место. Это для нас сейчас самое важное, Джерри. Ему нужны деньги. И немалые! — Иронически: — Может быть, поможем ему завязнуть в этом? Но давай-ка еще раз заглянем в досье, в донесения агентов, в записки Кейлеба.

Лодейзен открыл досье на Буслаева.

— Темперамент. Что-то между сангвиником и флегматиком. Волевое усилие связано со стремлением найти не одно, а несколько возможностей выхода из сложного положения…

— Учтено.

— Качества интеллекта. Стремление охватить явление в целом, ясность ума и оригинальность решений.

— Учтено. Характер?

— Отсутствие честолюбия. Чуткость к тем, кого уважает и любит. Не способен публично выступить против тех, чье поведение считает неприемлемым.

Бартлоу задумался.

— Трусость. А безвыходные положения, Джерри?

— Возможна глубокая депрессия. В этих случаях он ищет уединения. Качество, именуемое «совестливым поведением», доведено в нем до автоматизма. — Лодейзен закрыл досье. — Это противоречие, сэр! Автомат учитывает только закономерности, поскольку всю сумму случайностей предусмотреть невозможно. Его враг — случайность. И ловить его надо на этом!