— Ради Бога! Полицейские здесь на каждом перекрестке. Но только просчитайте в уме, что это вам даст и не дороже ли обойдется. Такие деньги отвергаете!

— Пугаете?

— Блюститель порядка может потребовать, чтобы вы вывернули карманы. Вы уверены, что в них нет ничего такого, чем он мог бы заинтересоваться?

— Мне нечего опасаться. Я дипломат.

— Вот видите, уже начинаете нервничать. Будем откровенны: может быть, вы не способны к самоанализу? Тогда мне жаль вас, господин Буслаев.

— Да нет. С этим у меня все в порядке. Примитивно и грубо работаете, господин Лодейзен!

— Да или нет? — ждал ответа Лодейзен.

— А вы согласились бы изменить своим привязанностям?

— Следовательно, не желаете. Предпочитаете погореть.

— Зато моя совесть дипломата будет чиста. И дети мои не станут меня проклинать за то, что я их предал.

— Выбирайте из двух зол меньшее для себя: жить безбедно и горя не знать, либо жить в опале.

— Все это — тлен и суета по сравнению с вечностью. Я свой выбор сделал, господин Лодейзен: служить своему народу.

— И все-таки взвесьте все. Захотите выбраться из нищеты, предложение мое отвергать не станете. Однако у вас имеется для размышлений и ответа не так много времени. Иначе сделка окажется бессмысленной. Ваше исчезновение в резидентуре могут расценить, как подозрительное, и начать поиски, расследование, поднимется шумиха.

Буслаев знал, что иные спецслужбы в подобных случаях прибегали к воздействию на психику советского разведчика с помощью психотропных средств, вводимых через продукты питания, либо с помощью шприца, насильно. И тогда жертва помимо своей воли способна выдать любые секреты. Он понимал, что попал в такую ситуацию, когда Лодейзен может пойти на все, лишь бы завладеть чужой тайной. «Не терять самообладания, выстоять! — сказал он себе. Посмотрел на окно. — В крайнем случае, выпрыгну».

Лодейзен, казалось, гипнотизировал его своим взглядом.

— Со своими я сам разберусь, — ответил Буслаев. — А вот вам советую подумать, и основательно. — Он решился на единственное в его положении, чтобы перебороть ситуацию в свою пользу.

— О чем, если не секрет? — с надменным видом спросил Лодейзен, все еще веря в то, что Буслаеву деваться некуда и он согласится на его предложение. А нет, придется пойти на крайние меры.

— Поскольку с консулом связать меня вы отказываетесь, мне придется защищать свою честь самому. — Сделав многозначительную паузу, Буслаев продолжал: — Слушайте внимательно, господин Лодейзен. Это касается не только вас, но и вашей Службы тоже. Общественности наших стран известно, что вы подрывали устои моего государства. Но могут увидеть свет и даже быть озвучены показания ваших агентов, полученные в ходе следствия. И тогда все узнают и другую правду: вы склоняли советских граждан не только к шпионажу, но и побуждали их совершать устранение неугодных вам людей. Это уже преступление против человечества.

— Вы намерены все это предать огласке? — встревожился Лодейзен. Бакенбарды его и усы, казалось, ощетинились.

— Не надо нервничать. Возьмите себя в руки и обратитесь к рассудку. Подумайте на досуге. А сейчас мне некогда терять с вами время.

— Послушайте, господин Буслаев! Продайте мне компромат на меня, и мы с вами мирно разойдемся, — предложил Лодейзен. — Я хорошо заплачу. И все будет шито-крыто. Я вас не соблазнял, и вы меня не принуждали.

Антон встал.

— Подскажите, как мне добраться до города.

Лодейзен был в явном замешательстве. Предстоит отчет перед Алланом Бартлоу, но что он скажет, чем отчитается?

— Продолжим разговор завтра, — сказал он и направился к двери.

— Постойте! — задержал его Буслаев.

— Вы созрели до того, что в состоянии дать положительный ответ?

— Я созрел для того, чтобы сказать вам нечто еще более важное. Я не собираюсь вас шантажировать. Хочу лишь предупредить. Насколько мне известно, имеется указание из Москвы, что в случае моего задержания материалы о ваших преступлениях немедленно попадут в прогрессивную западную прессу.

— Вы с ума сошли!

— Подумайте о последствиях, господин Лодейзен. Благодаря вашей деятельности в Москве, от спецслужбы «Отряда-Р» отвернулись многие из постоянных клиентов, с недоверием стали относиться хозяева. Теперь же она и вовсе может оказаться банкротом, и тоже с вашей помощью.

Боязнь нового скандала, связанного с его именем, заставила Лодейзена отступить. Он вызвал помощника, который осуществлял захват Антона, поручил вывезти его с территории конспиративной дачи и возвратить ему жиклер от карбюратора.

— Для большей уверенности, — сказал Буслаев, — я настаиваю, чтобы к моей машине меня доставили лично вы, господин Лодейзен, а не безответственное лицо.

Пересев в «фольксваген» и ощутив себя в относительной безопасности, Буслаев поспешил в резидентуру. Ехал, а то, что произошло с ним, не выходило из головы. «В чем-то и моя вина, если Лодейзен вышел на меня. Но в чем? — спрашивал он себя. — Промахи лучше видятся издалека. Вероятно, когда готовился в командировку за рубеж, необходимо было предусмотреть вероятность встречи с ним, отработать линию поведения. Да и правильно ли вел себя? Лодейзен знал меня в Москве как контрразведчика, поскольку я его задержал, а потом и допрашивал. Выступал я под другой фамилией, но он запомнил мое лицо. Сейчас у меня дипломатический паспорт. Он понимает, конечно, это. Но и выбора у меня не было… Да и не говорит это ни о чем. Работал в одном министерстве, перешел в другое. Был контрразведчиком, стал дипломатом. Подозревать можно, но ведь надо еще и уличить в том, что сижу на двух стульях. Что же касается моей угрозы в его адрес… Так ведь только это меня и высвободило из западни. Согласится ли Центр предать огласке показания его агентов? Надо убедить Москву. Не прибегни я к этому трюку, меня ждала бы участь наших разведчиков, которые оказывались в подобной ситуации в разные годы. На их психику принудительно воздействовали психотропными средствами, и они, сами того не желая, выдавали секреты. Лишь немногим удалось бежать и добраться до Родины».

Вспомнил о семье. Сейчас, должно быть, обедают. Как бы Елена, Мишуня и Вероня не стали жертвами провокаций — в магазине, в школе, на улице.

Кабинет резидента внешне был ничем не примечателен. Сейф, письменный стол, кресла, диван, стулья. На стене висела карта Германии. В простенке между окнами — портрет Л. И. Брежнева. Стены и окна его были звуко-лученепроницаемы. Здесь можно было говорить о чем угодно, рассматривать секретные документы, не опасаясь, что все это может быть услышано либо сфотографировано с помощью электронной или оптической аппаратуры контрразведкой противника извне.

Смуглый, всегда подтянутый резидент Ованес Акопович Оганесян, будучи в ранге 2-го секретаря посольства, выполнял одновременно функции советского дипломата и представителя Внешней разведки. Преуспевающий в делах полковник лично встречался с агентами, вербовал новых. С подчиненными был строг, но в то же время справедлив и доброжелателен, за что снискал их уважение. Люди отмечали его эрудированность, скромность. Знали, что он не любил тех, кто слепо преклонялся перед авторитетами, кто пространно докладывал ему о делах. От сотрудников требовал честности, профессионализма, инициативы и боевитости, умения не терять голову в сложных обстоятельствах. В решениях оперативных задач проявлял смелость, но и осмотрительность тоже, чтобы не навредить отношениям между государствами. Словом, в нем удачно уживались и дополняли друг друга мышление и опыт разведчика и дипломата.

На людях Оганесян был всегда уравновешен. Но вот внутренне… Особенно остро он переживал неудачи, болея за каждого сотрудника своего аппарата. Вот и сейчас он то и дело связывался со своим заместителем, звонил секретарю, спрашивал не возвратился ли с явки Буслаев. Просил передать, чтобы сразу же явился к нему как только появится в здании посольства.