Заснеженный лес, кругом сугробы, редко встречающиеся заячьи, еще реже — лисьи следы. Вороньи гнезда на вершинах деревьев. И над всем этим — хмурое серое небо.

Банда обживала новое место, отстоящее от прежнего в десятке километров, вгрызалась в мерзлую землю. Бандиты жгли костры, отогревая мерзлый грунт, рыли траншеи, соединяя ими землянки-бункера, построенные еще партизанами в годы оккупации. Выкапывались и отдельные стрелковые ячейки. Местами сооружался земляной бруствер. Возводилась дозорная вышка. Минировались ближайшие подходы к территории базы.

Фортификационными работами руководил Егор Богачев, принявший кличку Скиталец. Он имел четко разработанный на бумаге план всех сооружений и даже минного поля, который в любой момент был готов передать Буслаеву, как только появится Анна. Его покрикивания и брань слышны были то в одном, то в другом конце лагеря. В траншее он сцепился с бородачом лет сорока на вид, крепкого сложения, которого при немцах знал как полицая.

— Я давно наблюдаю за тобой. Увалень ты, а не человек! Ни работник, ни вояка! Одно слово — тюлень! Жить бы тебе в Ледовитом океане, плескаться в его водах, рыбкой пробавляться. А здесь, брат, надо трудиться! Хочешь жить, умей вертеться!

— Куда спешить-то?

— Как же, лейтенант Буслаев подождет…

— Все там будем. И не цепляйся ко мне, Скиталец, пока не двинул вот этой лопатой! — Он занес ее над головой коменданта.

— Пререкаться, ангидрит твою в доску мать?!.. — Егор выхватил пистолет.

— Стреляй, сволочь! — крикнул бандит, опустив лопату и воткнув ее в снег. — А сражаться кто за тебя будет? Ты подумал об этом? И ты, и атаман только и горазды, что понукать: быстрее, быстрее, быстрее, еще быстрее!

В еще необжитом бункере шла обычная жизнь. Федор Рябинин разжигал «буржуйку». На нарах отлеживала бока Варька-Шалашовка. Несмотря на утренний час, она была навеселе, маялась от безделья и одиночества. Углубившись в бумагу, Краковский изучал списочный состав отряда осодмила.

— Зиновий, Сергей, Григорий…

На ящике с патронами, заменявшем стол, лежали недоеденный кабаний окорок, разломанная буханка деревенского круглого хлеба, стояла трехлитровая бутыль с недопитым самогоном. Варька вскочила с нар, присела перед ней и Краковским на корточки. Лаская бутыль, спросила его:

— А когда мы с тобой поженимся, милый?

— Через полчаса после того, как будет повешен Буслаев.

— Ждала больше. Осталось совсем немного, — ухмыльнулась Варька. Подошла к Профессору. — Хоть бы ты полюбил меня, Федор.

— При живом-то атамане? — осклабился адъютант.

— Ну, приласкал бы. Как видишь, я недурна собой. Могу петь, плясать цыганочку.

— Ты что-то, любезная… Мозга за мозгу у тебя, что ли, заходит? У самого краля дома скучает по ласке.

— Твою Марту кто-нибудь другой приласкает… Господи, мне-то что до того! Не пропадать же, ежели мужиков свободных война унесла, а атаману не до любви! Ему бы Буслаева поймать да приставить к стенке. А чувства… — Она глотнула самогона, закурила.

Федору был неприятен этот разговор, да еще в присутствии Краковского. Он покинул бункер.

— Но Сергей… Сергей… И как я упустил это из вида?.. — задумался Краковский. Увидев вошедшего в бункер Егора Богачева, скомандовал: — Скиталец, чертов сын, быстро догони и верни Профессора! Одна нога здесь, другая там!

— Сейчас, атаман… — по цивильному ответил Егор и выскочил из блиндажа.

Краковский отбросил список. Встал, потирая руки.

— Он у меня попляшет…

— Врешь ты все, милый! — заговорила Варька пьяно. — И я вру. Мы оба врем, что любим друг друга… Врем! Понимаешь? А ведь чувства не обманешь. И я тебе, и ты мне нужны постольку поскольку… Но давай хоть ради приличия… Поцелуй меня. Йозефчик…

— Заводи патефон, Варька! Станцуем на радостях! — не слушал ее бред возлюбленный.

— Я пошутила. Нужен мне этот Федор, как попу гармонь! — Варька обвила руками шею Краковского. — Не оставляй меня, Йозефчик, милый…

— Жалко мне тебя, крошка, — приласкал ее Краковский.

Вошел Рябинин. Атаман грубо отстранил Варьку от себя.

Оттолкнул так, что она оказалась на дальних нарах. Уставился на Федора, резко спросил:

— Сергей, что, твой родственник?

— Н-нет у меня в родне никакого Сергея, атаман.

— А тот, что в осодмильцах ходит, разве не твой племянник?

— Так то — двоюродный племяш моей Марты, а не мой… Да и ей, как видишь, — седьмая вода на десятом киселе.

— А почему мне не докладываешь? И я должен узнавать об этом из доносов других? И на десятом киселе сгодился бы. Лучше что-то, чем ничего не иметь.

— Так ведь связи у меня с ним нет. Да и видались с ним последний раз Бог весть когда. Я еще с его покойным отцом в ссоре находился. Скряга мужик был, хотя и мастер на все руки. Что печь сложить, что пол настелить или крышу железом покрыть.

— Племянник жены в осодмильцах, а ты… Это далеко не личное дело! Или про запас держишь: авось, когда придется спасать собственную шкуру? Душу спасать надо! Душу! А не шкуру!

— Ты что говоришь, атаман? Все дела делаем вместе. Кто же мне поверит, как не ты?

— Иметь родственника в окружении Буслаева и скрывать об этом! Держать его про запас! — окончательно рассвирепел Краковский.

— Вспомни, я не раз доказывал приверженность нашему делу. Клянусь, на уме не было ничего дурного, атаман!

— Ну что же, проверю тебя на личную преданность.

— Моя судьба в твоей власти.

— Как полагаешь, Сергея можно заставить работать на нас? — теперь уже спокойно спросил Краковский.

— Трудный вопрос, любезный. Парень он с норовом.

— В случае отказа убить Буслаева его следует скомпрометировать как нашего агента. Подбросим будто им написанные донесения. В их содержание вложим все, что выдал нам за последнее время Зиновий. Важно, чтобы донесения эти дошли до Лиханова.

— Тонкий ты человек, атаман, — сказал Федор.

— Будем уничтожать врага его же руками!

Хитрость Краковского с передислокацией банды на другую базу была по достоинству оценена Буслаевым. Теперь он не мыслил себе действовать без тщательной предварительной подготовки, на «авось» — без агентурной и визуальной разведки. Исследование «досье» Службы безопасности и СД, которые Хейфиц не успел уничтожить, встречи с отдельными бандпособниками, дальнейшие размышления над списочным составом привели его к неожиданному открытию: банда неоднородна. По составу, по настроениям. Отсюда действия, направленные против нее, должны быть иными, необычными, что ли. Первоначально важно было оторвать от главарей тех, кто был втянут ими в борьбу против Советской власти обманным путем, посредством заманчивых посулов, а то и вовсе запугивания. Это шло вразрез с указанием генерала Петрова о «жесткой руке», но, по его убеждению, должно было усилить в банде атмосферу взаимной подозрительности и недоверия к главарям, в конце концов, вызвать раскол. Подобная тактика могла бы привести к выходу из леса какой-то части людей добровольно, сократив тем самым излишние жертвы в то время, когда в ход пойдут пулеметы и минометы, фанаты войска Джапаридзе.

И днем, и ночью мозг Буслаева упорно работал: каким образом достичь этого? Единственный путь, как он полагал, — проникновение в бандформирование не только агента, но и правдивого слова: разъяснений, аргументов, опрокидывающих «идеи» главарей, фактов, разоблачающих их как агентов немецкой Службы безопасности, СД и абвера, на чьих руках кровь соотечественников, огласка преступных целей, которые они перед собой ставят. Но и не только это. Важно было также сказать, что ждет тех, кто пошел на поводу у них. И тогда рядовые сами решат — за кем идти дальше, кому служить, оставаться в лесу и жить грабежами и насилием или возвратиться в родную семью, к матерям, женам и детям и зажить по-человечески. Но какими путями эти «зерна раздора» туда запустить?.. У Буслаева был армейский радиопередатчик, у бандитов же отсутствовали радиоприемные устройства. Буслаев верил: не только пуля, но и слово может быть оружием. Бандиты же признавали лишь силу.