— Таким образом, гитлеризм имел намерение раздробить территорию СССР на более мелкие образования, превратить нашу державу в свой сырьевой придаток, а народам Советского Союза готовил геноцид. Лишь часть населения он планировал германизировать, остальных превратить в своих рабов. Я правильно уловил суть плана «Ост»?

— Совершенно верно. Но в нем было и другое. Евреям и цыганам вообще было уготовано поголовное уничтожение. Для оставшихся в живых русских отводилась ограниченная территория, южной оконечностью которой являлась Рязань, а север ее упирался в Ледовитый Океан. На Западе она граничила бы с Архангельской областью; на Востоке — упиралась в Уральские горы. Даже название было придумано — Московия.

— Что-то вроде резервации и… Откровенно, я очень не хотел бы, чтобы мои дети стали рабами, даже «свободными», под пятой иноземцев или таких, как вы… Вы не считаете, что, воюя на стороне вермахта, помогали осуществлять план Гитлера-Розенберга на советской земле?

— Ах, вот вы куда клоните, — спохватился Краковский. — Кстати, у вас были возможности, и не одна, прикончить меня. Почему не стреляли, хотя бы в доме Михея Брагина?

— Хотел, чтобы вы за все ответили перед судом.

— Меня судить не за что. Я сражался за Русь-матушку нашу.

— Убивать соотечественников — это не значит защищать Россию.

— Может быть, договоримся как-нибудь иначе, лейтенант?

— Не судить вас? — насторожился Буслаев.

Краковский изучающе смотрел ему в глаза.

— Вы устраиваете мне побег из тюрьмы, а за это имеете жизнь, достойную человека.

— Ну и мерзавец вы, Краковский!

— Хорошо. Выгоды для себя вы иметь не будете. Я же, оказавшись на Западе, мог бы выполнять ваши задания. У меня там связи. При необходимости заведу новые знакомства в интересующих вас кругах.

— Боюсь запачкаться. Ваши руки по локоть в крови. В конце концов, можно потерять жизнь, но не совесть, не честь. Вы же потеряли именно их.

Незримый поединок между ними длился с переменным успехом всю зиму 1945 года. Краковский не подтверждал показаний, данных им следователю, но и не отказывался от них. Ему был интересен разговор с тем, кто вышел из схватки с ним победителем. Борясь с террористическими и националистическими бандформированиями, Буслаев впервые столкнулся с жестокостью в жизни. Быть может, тогда он особенно остро почувствовал, понял, что люди — многомерны по характеру и убеждениям, в нравственном отношении; что преступники типа Краковского — лишь любители сладкой жизни, удовольствий, женщин. И вовсе они не идейные борцы, не радетели за народ свой, а обыкновенные экстремисты. Их одолевает неистребимое желание властвовать, повелевать другими. Подумал: а ведь претендуют на исключительность: как же, не такие, как все, значит, и получать соответственно должны от жизни. Есть ли у них в таком случае совесть, эта опора существования нормального человека? Конечно же, отсутствует. Но если разрушается совесть, распадается и личность, превращается в свою противоположность.

Все позади: бандитские облавы и стрельба по нему из-за угла, разгром целых скопищ «лесных братьев», терроризировавших население западных областей страны.

Наступил день, когда Буслаев, наконец, мог доложить руководству областного Управления и в Москву: «В лесах спокойно, банда Краковского и другие — обезврежены». Восьмого мая 1945 года он снова прибыл в город Молодечно. В зияющей пробоинами от снарядов гостинице остановились еще несколько оперативных работников, выполнявших подобные спецзадания, но в других районах области. Здесь он узнал трагическую весть: капитан Горяев захвачен в качестве заложника ворвавшимися к нему в квартиру в ночное время головорезами одной из банд. Судьба его неизвестна. Засевшие в лесах уголовники готовы на крайние меры, если не будет удовлетворено их ультимативное требование — предоставить возможность свободного выезда в одну из западных стран. С ними ведутся переговоры. Весть о захвате товарища по оружию потрясла Антона. Все эти месяцы и ему грозила подобная участь.

В Москву предстояло возвращаться всем вместе. До поезда оставалось менее полусуток, но отдохнуть перед дальней дорогой так и не пришлось. Майский рассвет наступал рано. В три часа ночи все проснулись от беспорядочной пальбы из автоматов и пистолетов, доносившейся с улицы. Подбежав к окну, Буслаев увидел толпу гражданских и военных, которые что-то выкрикивали, вразнобой горланили подвыпившими голосами революционные и военные песни. Наяривала гармонь, разливались мелодичные звуки аккордеона. Кто-то пустился отплясывать русскую. Ее сменили один за другим народные танцы — куртутецу, гопак и молдаванеску. И мужчины, и женщины ликовали. Из репродуктора, установленного на площади, доносилось: «Германия капитулировала!» Толпа подхватывала это многоголосным: «ур-ра-а!!!»

То была радостная весть, мгновенно облетевшая весь город Молодечно, всю нашу страну. Чекисты из оперативной группы, также внесшие свою лепту, и немалую, в победу над Германией, направились на вокзал. На пути к нему возвышался православный собор, тот, который был заминирован гитлеровцами при отступлении и уничтожение которого удалось предотвратить. Все, кто шел в направлении вокзала, не миновали его. Сняв головные уборы, зашли в церковь и они. Священники были облачены в праздничные ризы, расшитые золотой и серебряной канителью. Горели свечи и лампады, отливали золотом оклады икон. Пахло ладаном. Приятный баритон выводил: «Во славу русского оружия, сокрушившего ворога нашего, помолимся… Во славу генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина помолимся…» Высокие женские голоса церковного хора подхватывали эти слова и исполняли молитву.

Буслаев вспомнил Джапаридзе, как и он, приближавшего день Победы, но не дожившего до него. И он, и миллионы других воинов рвались в бой против иноземной армии ради жизни на земле. Смертью своей прокладывали дорогу тем, кто идет им на смену.

Отгремел салют, отслужили в церквах молебны, и Победа — это уже история. Но что такое завтрашний день без дня сегодняшнего? Да и что ждет страну впереди, а значит, каждого из ее жителей?

Когда утомленные оперативники прибыли на вокзал, поезд на Москву уже стоял на путях. Паровоз попыхивал, время от времени выпуская пар из цилиндров. Привокзальная площадь была заполнена гражданскими лицами, также стремившимися уехать.

Буслаев принял решение: проникнуть в один из вагонов, минуя вокзал, через разрушенные войной ограждения пути, чтобы занять хотя бы третьи полки, обычно предназначенные для багажа, и отоспаться на них. За ним дружно последовали остальные. Но «афера» не удалась. К ним тут же, на перроне, приблизился наряд военного патруля. Старшина взял под козырек.

— Кто за главного будет, товарищи?

— Я — старший группы, — ответил Буслаев.

— Пройдемте в комендатуру!

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался Антон.

— Там узнаете…

Пришлось подчиниться. Остальные офицеры остались ждать его возвращения.

Комендатура находилась в минуте ходьбы, располагалась в подвальном помещении полуразрушенного здания и состояла из двух небольших комнат — кабинета военного коменданта и камеры предварительного заключения (КПЗ), зарешеченное окно которой выходило на перрон.

Военный комендант с защитного цвета полевыми погонами старшего лейтенанта на выцветшей гимнастерке был в явном подпитии, можно полагать, по случаю Дня Победы. Патрульный, войсковой старшина, скороговоркой доложил ему:

— Человек этот и его люди задержаны за смешение военной формы и проникновение на железнодорожные пути в неположенном месте…

Буслаев попытался было объяснить, что товарищи его устали и хотели бы отоспаться в пути. Но не тут-то было. Комендант не желал слушать.

— Арестовать! — приказал он.

Буслаева разоружили — выхватили из кобуры пистолет «ТТ» и обойму с патронами. Пытались учинить личный обыск. Как мог, он растолкал солдат локтями.