Зеленой точкою Глядит луна из глаз, Сухим неистовством Обуревая нас. В асфальтном зеркале Сухой и мутный блеск — И электрический Над волосами треск. 1923 An maziecken[1] Зачем ты за пивною стойкой? Пристала ли тебе она? Здесь нужно быть девицей бойкой, — Ты нездорова и бледна. С какой-то розою огромной У нецелованных грудей, — А смертный венчик, самый скромный, Украсил бы тебя милей. Ведь так прекрасно, так нетленно Скончаться рано, до греха. Родители же непременно Тебе отыщут жениха. Так называемый хороший И вправду — честный человек Перегрузит тяжелой ношей Твой слабый, твой короткий век. Уж лучше бы — я еле смею Подумать про себя о том — Попасться бы тебе злодею В пустынной роще, вечерком. Уж лучше в несколько мгновений И стыд узнать, и смерть принять, И двух нетлении, двух растлений Не разделять, не разлучать. Лежать бы в платьице измятом Одной, в березняке густом, И нож под левым, лиловатым, Еще девическим соском. 1923 «Нет, не найду сегодня пищи я…» Нет, не найду сегодня пищи я Для утешительной мечты: Одни шарманщики, да нищие, Да дождь — всё с той же высоты. Тускнеет в лужах электричество, Нисходит предвечерний мрак На идиотское количество Серощетинистых собак. Та — ткнется мордою нечистою И, повернувшись, отбежит, Другая лапою когтистою Скребет обшмыганный гранит. Те — жилятся, присев на корточки, Повесив набок языки, — А их из самой верхней форточки Зовут хозяйские свистки. Всё высвистано, прособачено. Вот так и шлепай по грязи, Пока не вздрогнет сердце, схвачено Внезапным треском жалюзи. 1923 «Всё каменное. В каменный пролет…» Всё каменное. В каменный пролет Уходит ночь. В подъездах, у ворот — Как изваянья — слипшиеся пары. И тяжкий вздох. И тяжкий дух сигары. Бренчит о камень ключ, гремит засов. Ходи по камню до пяти часов, Жди: резкий ветер дунет в окарино По скважинам громоздкого Берлина — И грубый день взойдет из-за домов Над мачехой российских городов. 1923 «Встаю расслабленный с постели…» Встаю расслабленный с постели. Не с Богом бился я в ночи, — Но тайно сквозь меня летели Колючих радио лучи. И мнится: где-то в теле живы, Бегут по жилам до сих пор Москвы бунтарские призывы И бирж всесветный разговор. Незаглушимо и сумбурно Пересеклись в моей тиши Ночные голоса Мельбурна С ночными знаньями души. И чьи-то имена, и цифры Вонзаются в разъятый мозг, Врываются в глухие шифры Разряды океанских гроз. Хожу — и в ужасе внимаю Шум, не внимаемый никем. Руками уши зажимаю — Всё тот же звук! А между тем… О, если бы вы знали сами, Европы темные сыны, Какими вы еще лучами Неощутимо пронзены! 1923 Хранилище По залам прохожу лениво. Претит от истин и красот. Еще невиданные дива, Признаться, знаю наперед. И как-то тяжко, больно даже Душою жить — который раз? — В кому-то снившемся пейзаже, В когда-то промелькнувший час. Всё бьется человечий гений: То вверх, то вниз. И то сказать: От восхождений и падений Уж позволительно устать. Нет! полно! Тяжелеют веки Пред вереницею Мадон, — И так отрадно, что в аптеке Есть кисленький пирамидон. 1924 «Интриги бирж, потуги наций…» Интриги бирж, потуги наций. Лавина движется вперед. А всё под сводом Прокураций Дух беззаботности живет. |