«Мне весна ничего не сказала…» Мне весна ничего не сказала — Не могла. Может быть, — не нашлась. Только в мутном пролете вокзала Мимолетная люстра зажглась. Только кто-то кому-то с перрона Поклонился в ночной синеве, Только слабо блеснула корона На несчастной моей голове. «Было все — и тюрьма, и сума…»
Было все — и тюрьма, и сума. В обладании полном ума, В обладании полном таланта, С распроклятой судьбой эмигранта Умираю… «Распыленный мильоном мельчайших частиц…» Распыленный мильоном мельчайших частиц, В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире, Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц, Я вернусь — отраженьем — в потерянном мире. И опять, в романтическом Летнем Саду, В голубой белизне петербургского мая, По пустынным аллеям неслышно пройду, Драгоценные плечи твои обнимая. «Как обидно — чудным даром…» Как обидно — чудным даром, Божьим даром обладать, Зная, что растратишь даром Золотую благодать. И не только зря растратишь, Жемчуг свиньям раздаря, Но еще к нему доплатишь Жизнь, погубленную зря. «Портной обновочку утюжит…» Портной обновочку утюжит, Сопит портной, шипит утюг, И брюки выглядят не хуже Любых обыкновенных брюк. А между тем они из воска, Из музыки, из лебеды, На синем белая полоска — Граница счастья и беды. Из бездны протянулись руки: В одной цветы, в другой кинжал. Вскочил портной, спасая брюки, Но никуда не убежал. Торчит кинжал в боку портного, Белеют розы на груди. В сияньи брюки Иванова Летят и — вечность впереди. «Зима идет своим порядком…» Зима идет своим порядком — Опять снежок. Еще должок. И гадко в этом мире гадком Жевать вчерашний пирожок. И в этом мире слишком узком, Где все потеря и урон, Считать себя, с чего-то, русским, Читать стихи, считать ворон. Разнежась, радоваться маю, Когда растаяла зима… О, Господи, не понимаю, Как все мы, не сойдя с ума, Встаем-ложимся, щеки бреем, Гуляем или пьем-едим, О прошлом-будущем жалеем, А душу все не продадим. Вот эту вянущую душку — За гривенник, копейку, грош. Дороговато? — За полушку. Бери бесплатно! — Не берешь? «Эмалевый крестик в петлице…» Эмалевый крестик в петлице И серой тужурки сукно… Какие печальные лица И как это было давно. Какие прекрасные лица И как безнадежно бледны — Наследник, императрица, Четыре великих княжны… «Повторяются дождик и снег…» Повторяются дождик и снег, Повторяются нежность и грусть, То, что знает любой человек, Что известно ему наизусть. И, сквозь призраки русских берез, Левитановски-ясный покой Повторяет все тот же вопрос: «Как дошел ты до жизни такой?» «Прозрачная ущербная луна…» Прозрачная ущербная луна Сияет неизбежностью разлуки. Взлетает к небу музыки волна, Тоской звенящей рассыпая звуки. — Прощай… И скрипка падает из рук. Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает. Жизнь размыкает на мгновенье круг И наново, навеки замыкает. И снова музыка летит звеня. Но нет! Не так как прежде — без меня. Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева 1891–1945 «Мы не выбирали нашей колыбели…»
Мы не выбирали нашей колыбели, Над постелью снежной пьяный ветер выл. Очи матери такой тоской горели, Первый час — страданье, вздох наш криком был. Господи, когда же выбирают муку? Выбрала б, быть может, озеро в горах, А не вьюгу, голод, смертную разлуку, Вечный труд кровавый и кровавый страх. |
