Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек, На теперешний взгляд — мудро-трезвый — ненужно-дурных… Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков, и птичек, И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны! Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белых Неземные цветы, вырастающие на земле, И стихов из души, как природа, свободных и смелых, И прощенья в глазах, что в слезах, и — любви на челе! 1927 В пути Иду, и с каждым шагом рьяней Верста к версте — к звену звено. Кто я? Я — Игорь Северянин, Чье имя смело, как вино! И в горле спазмы упоенья. И волоса на голове Приходят в дивное движенье, Как было некогда в Москве… Там были церкви златоглавы И души хрупотней стекла. Там жизнь моя в расцвете славы, В расцвете славы жизнь текла. Вспененная и золотая! Он горек, мутный твой отстой. И сам себе себя читая, Версту глотаю за верстой! 4 октября 1928 Осенние листья Осеню себя осенью — в дальний лес уйду. В день туманный и серенький подойду к пруду. Листья, точно кораблики, на пруде застыв, Ветерка ждут попутного, но молчат кусты. Листья мокрые, легкие и сухие столь, Что возьмешь их — ломаются поперек и вдоль. Не исчезнуть скоробленным никуда с пруда: Ведь она ограничена, в том пруде вода. Берега всюду топкие с четырех сторон. И кусты низкорослые стерегут их сон. Листья легкие-легкие, да тяжел удел: У пруда они выросли и умрут в пруде… 1929 На Эмбахе Ее весны девятой голубые Проказливо глаза глядят в мои. И лилию мне водяную Ыйэ Протягивает белую: «Прими…» Но, как назло, столь узкая петлица, Что сквозь нее не лезет стебелек. Пока дитя готово разозлиться, Я — в лодку, и на весла приналег… Прощай! И я плыву без обещаний Ее любить и возвратиться к ней: Мне все и вся заменит мой дощаник, Что окунается от окуней… Но и в моем безлюдье есть людское, Куда бы я свой якорь ни бросал: Стремят крестьян на озеро Чудское Их барж клокочущие паруса. Взъерошенная голова космата И взъерепененная борода. И вся река покрыта лаком «мата», В котором Русь узнаешь без труда… 1929 Тишь двоякая Высокая стоит луна. Высокие стоят морозы. Далекие скрипят обозы. И кажется, что нам слышна Архангельская тишина. Она слышна, — она видна: В ней всхлипы клюквенной трясины, В ней хрусты снежной парусины, В ней тихих крыльев белизна — Архангельская тишина. Бывают дни… Бывают дни: я ненавижу Свою отчизну — мать свою. Бывают дни: ее нет ближе, Всем существом ее пою. Все, все в ней противоречиво, Двулико, двуедино в ней, И дева, верящая в диво Надземное, — всего земней. Как снег — миндаль. Миндальны зимы. Гармошка — и колокола. Дни дымчаты. Прозрачны дымы. И вороны — и сокола. Слом Иверской часовни. Китеж. И ругань-мать, и ласка-мать… А вы-то тщитесь, вы хотите Ширококрайнюю объять! Я — русский сам и что я знаю? Я падаю. Я в небо рвусь. Я сам себя не понимаю, А сам я — вылитая Русь! Ночь под 1930-й год Искренний романс Оправдаешь ли ты — мне других оправданий не надо! — Заблужденья мои и метанья во имя Мечты? В непробуженном сне напоенного розами сада, Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты за убитые женские души, Расцветавшие мне под покровом ночной темноты? Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил, Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь, Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы, Что, быть может, и ты через день, через год или через Десять лет станешь чуждой, как все, оправдаешь ли ты? 11 июля 1933 Здесь — не здесь Я — здесь, но с удочкой моя рука, Где льет просолнеченная река Коричневатую свою волну По гофрированному ею дну. |
