«Если бы жить… Только бы жить…» Если бы жить… Только бы жить… Хоть на литейном заводе служить. Хоть углекопом с тяжелой киркой, Хоть бурлаком над Великой Рекой. «Ухнем, дубинушка…» Все это сны. Руки твои ни на что не нужны. Этим плечам ничего не поднять. Нечего, значит, на Бога пенять. Трубочка есть. Водочка есть, Всем в кабаке одинакова честь! «Все чаще эти объявленья…» Все чаще эти объявленья: Однополчане и семья Вновь выражают сожаленья… «Сегодня ты, а завтра я!» Мы вымираем по порядку — Кто поутру, кто вечерком И на кладбищенскую грядку Ложимся, ровненько, рядком. Невероятно до смешного: Был целый мир — и нет его… Вдруг — ни похода ледяного, Ни капитана Иванова, Ну, абсолютно ничего! «Черная кровь из открытых жил…» Черная кровь из открытых жил, И ангел, как птица, крылья сложил. Это было на слабом, весеннем льду В девятьсот двадцатом году. Дай мне руку, иначе я упаду — Так скользко на этом льду. Над широкой Невой догорал закат, Цепенели дворцы, чернели мосты — Это было тысячу лет назад, Так давно, что забыла ты. «Я люблю эти снежные горы…» Я люблю эти снежные горы На краю мировой пустоты. Я люблю эти синие взоры, Где, как свет, отражаешься ты. Но в бессмысленной этой отчизне Я понять ничего не могу. Только призраки молят о жизни, Только розы цветут на снегу, Только линия вьется кривая, Торжествуя над снежно-прямой, И шумит чепуха мировая, Ударяясь в гранит мировой. «Мелодия становится цветком…» Мелодия становится цветком, Он распускается и осыпается, Он делается ветром и песком, Летящим на огонь весенним мотыльком, Ветвями ивы в воду опускается… Проходит тысяча мгновенных лет, И перевоплощается мелодия В тяжелый взгляд, в сиянье эполет, В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие», В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу. — Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу, Серебряными шпорами звеня. «Нет в России даже дорогих могил…» Нет в России даже дорогих могил, Может быть, и были — только я забыл. Нету Петербурга, Киева, Москвы — Может быть, и были, да забыл, увы. Ни границ не знаю, ни морей, ни рек. Знаю — там остался русский человек. Русский он по сердцу, русский по уму, Если я с ним встречусь, я его пойму. Сразу, с полуслова… И тогда начну Различать в тумане и его страну. «Иду — и думаю о разном…» Иду — и думаю о разном, Плету на гроб себе венок, И в этом мире безобразном Благообразно одинок. Но слышу вдруг: война, идея, Последний бой, двадцатый век. И вспоминаю, холодея, Что я уже не человек, А судорога идиота, Природой созданная зря — «Урра!» из пасти патриота, «Долой!» из глотки бунтаря. «Свободен путь под Фермопилами…» Свободен путь под Фермопилами На все четыре стороны. И Греция цветет могилами, Как будто не было войны. А мы — Леонтьева и Тютчева Сумбурные ученики — Мы никогда не знали лучшего, Чем праздной жизни пустяки. Мы тешимся самообманами, И нам потворствует весна, Пройдя меж трезвыми и пьяными, Она садится у окна. «Дыша духами и туманами, Она садится у окна». Ей за морями-океанами Видна блаженная страна: Стоят рождественские елочки, Скрывая снежную тюрьму. И голубые комсомолочки, Визжа, купаются в Крыму. Они ныряют над могилами, С одной — стихи, с другой — жених. …И Леонид под Фермопилами, Конечно, умер и за них. |
