Темуджину больше не хотелось разгадывать загадок, и он уставился на Азару. Они смотрели один на другого так, словно находились на огромном расстоянии, но в то же самое время были так близко, что могли слышать биение сердец друг друга. В комнате и во всем мире больше никого не существовало. Глаза у Азары были распахнуты, и казалось, что она молча с мольбой обращалась к Темуджину за помощью.

Руки у девушки трепетали, будто она желала заключить Темуджина в объятия, а губы дрожали в безмолвном крике. Перед Темуджином предстала страдающая женщина, полная отчаяния, звавшая своего возлюбленного и верившая, что он ее не бросит и не предаст.

Лицо Темуджина стало мрачным, ноздри раздувались. По телу пробежал призыв, и его ум откликнулся на него. Он прямо взглянул Азаре в глаза, давая ей обещание и уверяя, что его любовь станет для девушки мечом и щитом и что их сердца никто и ничто не сможет разлучить. У Темуджина заблестели глаза, и Азара уловила изменение в его отношении, она успокоилась.

Жена Талифа заметила обмен молчаливыми посланиями между красавицей сестрой ее мужа и диким варваром пустынь. Сначала в ее глазах загорелся злобный огонь ревности, но она его притушила. Женщина зло улыбнулась и из-под черных ресниц взглянула на Тогрул-хана, а потом на мужа. Она широко улыбалась, как маленькое хищное животное, ее душили смех и злоба.

Тем временем слуги начали подавать праздничные яства: молодого ягненка в пряном соусе; нежные тушки птиц, плавающие в жирных сливках; хлеб, белизной могущий спорить с молоком. Слуги подносили блюда с фигами и финиками, золотой мед, печености с миндалем и пряностями, чаши с фруктами и кувшины пряного вина и горьких крепких турецких настоек. Темуджин привык есть жесткую вареную баранину или конину, вареное или пожаренное просо и еще кислый кумыс, поэтому приналег на пищу. Он пытался себя успокоить, думая о том, что наездники степей и пустынь никогда не смогли бы выжить при такой вкусной и нежной пище, подходящей только для женщин, поэтов и евнухов. В нем говорил здравый смысл и обычная зависть нищего к богатым изнеженным людям.

Как всегда, Темуджин много пил. Ему казалось, что холодное вино сможет притушить его дикое возбуждение, восторг и страсть, угрожавшую покинуть его плоть и зажечь вокруг всех и вся. Он ощущал дикое биение сердца, а пульс, казалось, пел у него в висках и в венах на шее. Но вино не остудило его чувств. Оно их только сильнее подогрело. Вокруг все плавало в неясном свете, и над головой прекрасной Азары начал высвечиваться золотистый нимб, а ее черные глаза светились нежной страстью. Темуджин ощущал прежнюю опьяняющую уверенность, что Вселенная находится у него в руках, и он сам стал выше любой далекой звезды, и все тайны небес и земли ему известны. Он — непобедим, всемогущ, и его одеждами служат сила и ужас.

Видимо, что-то в нем изменилось, и его мысли отражались в его ярком и немного безумном взгляде. Талиф ненавидел его, но продолжал хитро улыбаться; он желал унизить Темуджина и представить его перед своим отцом, Азарой и женой как хвастливого и невежественного варвара, которого должно раздавить изящным каблуком, подобно ядовитой гадине. Злобная улыбка не покидала его лица, но Талиф пришел в ужас, будто он безуспешно пытается пробраться сквозь чащу страшных сновидений. Молодой монгол, сидящий на диване в выданной ему из милости одежде, был великолепен, и он устрашал присутствующих, это было видно даже завидующему ему смертельному врагу.

Талиф был поражен и взглянул на остальных, чтобы понять их реакцию. Он увидел, что отец со жгучим интересом, как бы о чем-то раздумывая, разглядывает Темуджина. Епископ внимательно смотрел на варвара, а его собственная жена смотрела на молодого монгола, страстно желая его и призывая к себе. Азара уставилась на него, будто очарованная величием и властью божества.

Молодой караит потряс головой, как бы желая избавиться от сумятицы в мозгах, и подумал: «Он меня околдовал или я сплю! Ведь этот человек — ядовитая змея и страшный пустынный волк, неграмотный, вонючий и плохо выражающий свои мысли; сильный ураган, оставляющий позади себя пустоту».

Его холодное сердце возмущалось, он чувствовал себя униженным. Он — сын великого Тогрул-хана — почему-то думает об этом вонючем нищем дикаре!

Темуджин открыто и дружелюбно улыбнулся Талифу, его зубы и зеленые глаза сверкали при розовом свете ламп, и Талиф ощутил непонятное волнение и быстро ответил на его улыбку. По его телу пробежала дрожь, и он подумал: «Этот человек — просто колдун и может захватить наши души».

Вдруг Талиф пожалел о своей ненависти, но в следующее мгновение ему стало смешно, что он так реагирует на своего врага.

Темуджин продолжал неприлично жадно жрать и осушать бесконечные чаши вина. Он обещал себе, что перед сном засунет палец подальше в горло, чтобы вызвать рвоту и очистить желудок. Иначе ему будет дурно утром. А сейчас его мысли плавали по блестящему кругу в мягко освещенной комнате, а перед его глазами вспыхивали яркие точки и искорки — синие, алые, золотистые. Они вспыхивали над головой Азары и над головой епископа. Наконец он видел только их двоих.

Вдруг ему показалось, что лицо епископа сияет подобно луне в полночь. Оно было мягким и светящимся, и от него во все стороны исходили переливающиеся лучи. Епископ сидел молча, но Темуджину показалось, что он что-то говорит, а в теплом ароматном воздухе раздается приглушенный звон колокольчиков. Он поставил чашу на стол и уставился на старца.

В этот момент Тогрул-хан своим сладеньким медовым голоском что-то говорил Талифу. Он был в середине длинного запутанного предложения, когда голос Темуджина, резкий, громкий прервал медоточивые слова Тогрул-хана, подобно удару меча, разрывающего шелк.

— Господин, — обратился Темуджин к епископу, — ты не похож на всех остальных людей. Твое лицо излучает свет, подобный свету солнца!

Китаец улыбнулся, в глазах у него светила нежность. Тогрул-хан был вне себя от злости и возмущения. Талиф слегка посмеялся над вульгарностью варвара. Его жена, которая в данный момент ненавидела всех и вся, с удовольствием присоединилась к его смеху.

— Нет, сын мой, — тихо сказал епископ. — Я — обычный смертный человек, ничем не лучше любого раба. Если на моем лице сияет свет, он идет у меня от сердца. Перед Богом не существует принцев, великолепных и богатых, нет нищих в болячках и лохмотьях. Существуют обычные люди.

Он повернулся к Азаре и коснулся рукой ее щеки.

— Ты мне веришь, дочь моя?

Азара улыбнулась ему, и ее лицо осветила любовь. Девушка кивнула.

Темуджин не спускал с них глаз. Он был взволнован и много выпил, но мог рассуждать, и ему стали ясны многие вещи. Он понял, почему на женщинах не было накидок или вуалей и они сидели за трапезой вместе с мужчинами. Для этого странного священника женщины были равны мужчинам, а все мужчины были равны между собой. Среди людей не существовало различий. Он также понял, почему за ужином не присутствовали посланники калифа Бухары.

Он был поражен и озадачен, заморгал, будучи уверен, что услышал нечто сверхъестественное и сейчас все засмеются. Но никто не смеялся. Тогрул-хан скромно наклонил голову, Талиф внимательно разглядывал свои руки, а жена Талифа кокетливо-скромно склонила головку. Только Азара с надеждой смотрела на епископа, как ребенок смотрит на отца.

Темуджин громко и насмешливо захохотал, тряся рыжей головой:

— Ты сказал странные слова, очень странные, господин. Они не могут слететь с губ принца!

Епископ продолжал улыбаться:

— Темуджин, я не принц.

«Так! — подумал разозленный Темуджин. — Это не принц, а всего лишь нищий бродяга, священник. Он ничем не лучше моего шамана Кокчу».

Он был вне себя от ярости и ненавидел Тогрул-хана, посмевшего его унизить, — он усадил его рядом с нищим! Старик хан считал, что это подходящее место для его названого сына!

Темуджин сжал кулаки, его лицо побагровело, а в глазах метались красные стрелы ярости.