Джамуха заговорил слабым, придушенным голосом:

— Ты позабыл, что я — хан до возвращения нашего господина. Я говорю тебе и скажу об этом и остальным, что до его возвращения я буду все решать сам. Если ты посмеешь прибегать к подобному в будущем, то тебя ожидает судьба Чутаги.

Толпа снаружи была поражена, а Аготи смотрел на Джамуху, как нормальный человек смотрит на сумасшедшего, и, быстро придя в себя, заявил спокойно:

— Джамуха Сечен, как тебя понимать? Ты хочешь поспорить с законами, принятыми нашим ханом Темуджином?

Если бы Джамуха задумался хотя бы на миг, он не совершил бы страшной ошибки. Но его уже понесло! В первый раз в жизни его обуревало желание убивать! Он до боли сжал рукоять меча, и костяшки пальцев побелели. Даже смелому Аготи было не по себе при виде его лица, и он отступил на шаг.

Джамуха заявил:

— Ты все понял?

Его слова все повторяли снаружи, люди пришли в ужас, а потом в толпе пробежал смешок, так как многие ненавидели и презирали Джамуху Сечена. Аготи тоже улыбался, а чтобы скрыть усмешку, он поклонился.

Джамуха продолжал прерывающимся голосом:

— Вчерашние законы сегодня не законы! Они не будут законами и завтра. Что сделал этот человек?

Аготи заговорил нарочито почтительным голосом:

— Господин, он обвиняется в предательстве.

— Предательство?! — Тень промелькнула на лице Джамухи.

— Да, господин. Многие слышали, как он в последнее время неоднократно повторял, что наш господин Темуджин покинул нас ради какого-то пустяка, что из-за этого затянулся переход на зимние пастбища, и мы беззащитны перед врагом…

Аготи говорил медленно, как бы желая, чтобы Джамуха запомнил каждое его слово, а потом пристально уставился на собеседника.

— Он еще добавил, что народ должен выбрать другого хана, а тот прикажет, чтобы мы сразу убирались отсюда и не подвергали себя опасности.

Джамуха слушал его. Он облизывал пересохшие губы и не сводил взгляда со строгого Аготи. Глаза его стали пустыми, как у слепого. Потом он медленно опустил голову и надолго задумался. Когда он заговорил, его голос походил на голос человека, погруженного в сон.

— Неужели предательством называется желание свободного человека открыто выразить собственное мнение? — Он резко вскинул голову, и лицо его оживилось. — Нет, это не так! Человек не должен быть рабом. Его никто не покупал и не держал в цепях. Никто не может помешать ему говорить то, что он думает! Освободи его!

Насмешливый Аготи побелел, как старый выцветший воск, глубоко вздохнул, с недоумением уставился на Джамуху Сечена, но ничего не смог сказать, а когда он попытался это сделать, на его лице крупными каплями выступил пот. Снаружи люди начали что-то невнятно бормотать, их голоса нарастали, подобно силе ветра.

Джамуха, видя, что Аготи стоит перед ним, раздувая ноздри, пришел в дикую ярость. Голос у него стал высоким и истеричным, как у возбужденной женщины, и он заорал:

— Ты что, оглох? Ты меня прекрасно слышал! Освободи немедленно Чутаги или тебе придется худо!

У Аготи исчезло всякое желание посмеиваться над Джамухой, он был так потрясен, что даже не мог заставить себя двинуться с места.

«Я его не понял», — повторял он про себя.

Джамуха смотрел на Аготи разъяренным взглядом, неожиданно заметил кнут для понукания яков, резким движением схватил его, с силой размахнулся и ударил по лицу Аготи. Кнут зашипел, как разъяренная змея, а на лице Аготи выступила кровавая полоса.

— Убирайся! — хрипло прошипел Джамуха. — Пришли ко мне Чутаги!

Аготи не отклонился и не моргнул глазом, принимая страшный удар. Он был настоящим смелым воином, и, стоя перед Джамухой, он, казалось, стал выше ростом. Он вел себя достойно и гордо смотрел на Джамуху.

— Ты — хан, — тихо сказал Аготи. Тут он перестал быть нокудом и превратился в обычного воина, и в его глазах мелькнула ненависть. Он склонил голову и покинул юрту.

Джамуха остался один, его хриплое дыхание казалось громким в полной тишине. Он вдруг увидел кнут в своих руках, что-то слабо воскликнул и с отвращением откинул его. Он задышал ровнее, и боль перестала стальным обручем сжимать виски. Снаружи не доносились никакие звуки, и Джамуха решил, что люди разошлись. Он не понял, что народ поражен случившимся.

Полог у входа откинули, в юрту вошел Аготи в сопровождении Чутаги. Чутаги двигался как зачарованный. Он взглянул на Джамуху тусклыми глазами. Потом облизал губы и заморгал. Чутаги, высокий, поджарый и сильный, недовольно озирался, водя вокруг себя выпученными и какими-то наглыми глазами. Джамуха молчал, он видел перед собой смелого и сильного мужчину, не побоявшегося сказать правду даже под страхом смерти. Его не устрашил даже Темуджин, перед которым дрожали многие люди. Этот человек не преклонялся перед Темуджином, решил Джамуха, который был очень взволнован, мысль о неподчинении Чутаги Темуджину доставляла ему огромное удовольствие. Это ощущение было острым, странным и тревожным. Он резким жестом отослал прочь Аготи.

Аготи колебался, но потом все же покинул юрту.

Джамуха и Чутаги молча разглядывали друг друга. Чутаги никого не боялся и нахально развернул широкие плечи. Джамуха вдруг почувствовал разочарование — перед ним стоял неумный бунтовщик. Ему хотелось, чтобы человек разговаривал с ним достойно, а Чутаги был из тех, которым все вокруг не нравится и кто с удовольствием раздувал любую смуту. Джамуха не сразу это понял. Его огорчало и то, что Чутаги не испытывал к нему благодарности, не радовался своему освобождению и лишь нахально оглядывал Джамуху. Ярость снова закипела в жилах Джамухи. Он ожидал, что Чутаги склонится перед ним и признает его милосердие и власть над людьми.

Джамуха резко промолвил:

— Мне доложили, что ты плохо отзывался о нашем господине Темуджине. Меня возмущает твоя глупость и неуважение к хану. Нам нельзя, чтобы в такое время наш народ разделился, что бы ты об этом ни думал. Но ты высказал свое мнение как свободный человек. Смелость в разговорах — это еще не предательство. Иди, тебя никто не тронет, но в будущем попридержи свой язык.

Чутаги продолжал смотреть на него, выражение его лица не изменилось. Он, казалось, стал еще нахальнее и неприятнее. Джамуха был поражен, когда на лице Чутаги появилось выражение сомнения и удивления.

— Я свободен, господин? Я могу идти, совершив предательство?

Джамуха взвился в воздух после этих глупых слов:

— Идиот! Ты не слышал, что я тебе сказал?

Чутаги молчал и больше не казался смелым. Он о чем-то сильно задумался. Потом лицо его сморщилось, и Джамуха увидел, что он готов разразиться рыданиями.

— Но, господин, я призывал людей к бунту! Я совершил предательство и проявил неповиновение. Я должен умереть, потому что нарушил главный закон моего народа. Я заслуживаю наказания.

Джамуха не понимал этого человека. Он был в шоке и долго не мог вымолвить ни слова. Он боялся, что сейчас начнет орать нечто непонятное и ударит глупца, но тут выкрикнул:

— Идиот! Убирайся с глаз моих!

Чутаги ничего не понял, быстро заморгал глазами, попятился и едва не вывалился из юрты.

Джамуха начал громко стонать.

— Эти животные! Грязные животные!

Он закрыл лицо ладонями, ощущая себя абсолютно больным, и почувствовал, что сейчас его вырвет.

Люди на улице молча переглядывались, и каждое лицо походило на лицо Чутаги: все были поражены, испуганы, теперь мир не казался им устойчивым, безопасным, наведенный с трудом порядок был утрачен. Один за другим люди потянулись к своим юртам, и вскоре весь улус замер, будто люди находились в глубоком трауре. Костры перестали гореть и греть, женщины собрались вместе и перешептывались, многие из них прижимали к себе детей, как бы желая их защитить от неведомой опасности.

Джамуха, придя в себя, подумал: «Это вина Темуджина. Он лишил людей мужества, превратив их в глупцов и животных».

Джамуха ворочался на ложе, но не мог заснуть. Казалось, все в улусе спали, но это только казалось… Этой ночью не спал почти никто. Кругом бродили самые дикие слухи: Темуджина убили, и Джамуху поставили ханом вместо него… Темуджин жив и вскоре вернется, а после возвращения он расстанется со своим андой… Завтра Джамуха прикажет кочевать к зимним пастбищам… Завтра он не станет ничего делать… Возможно, когда он опомнится, то покончит с собой…