Маленькие глазки Тогрула заблестели, и он молча с сыном переглянулся. Талиф захохотал и покачал головой.

— Боюсь, что ничего не поможет, отец. Если предложить Темуджину, чтобы он грабил караваны для тебя — он тоже придет к тому же выводу. У меня промелькнула мысль, что он не станет ссориться с твоими противниками. Он постарается придумать еще что-либо. Этого я и боюсь. Но о чем это я? — удивился Талиф. — Наши города хорошо укреплены, а воины прекрасно подготовлены. А он не сможет обрести силу, у него для этого нет опыта, — он нервно прикусил губы.

— Мне кажется, что тебе лучше продолжать делать ему богатые подарки и тем крепче привязать его к себе, — сказал Талиф после долгого молчания. — Мы можем заглянуть в будущее, но кто знает, дано ли это Темуджину. Знают ли сильные животные о своей силе? Их с помощью хитрой ласки и хорошей кормежки всегда можно подчинить себе.

Отец промолчал, и Талиф задумчиво на него посмотрел.

— Ты его ненавидишь, не так ли, отец?

На морщинистом личике Тогрула расплылась злобная и одновременно испуганная улыбка.

— Ты слишком увлекся, — произнес он. — Однако после разговора с тобой мне стало ясно, что убивать Темуджина не стоит, потому что тогда никто не станет защищать наши караваны от набегов. Я подумал — не стоит ли его пригласить на свадьбу Азары? Тогда тебе представится случай как следует его узнать.

Талиф сделал вид, что сильно испугался.

— Тебе известно, что я не переношу вонючих людей! Не позволяй ему жить во дворце, а поставь для него шатер за пределами наших дворцовых садов, — Талиф насмешливо расхохотался. — Какие же мы странные! У нас имеется огромное войско, за нами стоит великая империя — Китай с легионами воинов. А мы размышляем о варваре. Вероятно, мне все-таки стоит познакомиться с этим Темуджином.

На следующий день посланцы Темуджина отправились домой с богатыми подарками и вежливым письмом, в котором его приглашали принять участие в свадебной церемонии.

Тогрул-хан посмеялся над своими вымышленными страхами.

— Гоби столь обширна, что никто не в состоянии ее полностью подчинить себе. Это не сможет сделать ни один человек за всю свою жизнь. Если бы даже ему удалось это сделать, то какой вождь варваров посмел бы мечтать о том, чтобы напасть на могущественный Китай и сильно укрепленные туркменские города? Его раздавят, как надоедливую букашку. Я уже старый и немощный человек, но тем не менее я продолжаю мечтать и раздумывать над тем, что бы я стал делать, если бы всемогущий Бог дал бы мне огромное войско.

Старику Тогрул-хану пришлось смириться с мыслью о том, что придется отложить тот день, когда он сможет расправиться с Темуджином. Но, решил хан, это произойдет не из-за страха, а потому что он его ненавидит.

— Мы даем тем, кого мы ненавидим, сильнейшее оружие, и сами начинаем их бояться, — размышлял старик. — Но в конце концов нам удается их истребить.

В один из дней у Темуджина появилось сразу два повода для радости и веселья: самый главный — Борте родила сына, а второй повод — прибытие гонцов с подарками от Тогрул-хана.

На рассвете Оэлун разбудила Темуджина и сказала, что его жена родила сына.

Темуджин вскочил с криком радости, набросив на плечи меховую накидку, выбежал из юрты навстречу первым лучам наступающего утра. Собаки заволновались и подняли лай. Темуджин ворвался в юрту жены. Там толпились помогавшие ей разродиться женщины. Борте без сил лежала на ложе и смотрела, как служанка протирала маслом тельце брыкающегося младенца. При свете жирно коптящих светильников Темуджин взглянул на малыша и увидел сердитое красное личико, крупную круглую голову, покрытую влажными черными волосами, и широкую грудку будущего воина. Он подумал: «Это мой сын или его отец — другой мужчина?» Темуджин понимал, что это ему никогда не будет известно. Однако ответ на этот вопрос его почему-то сейчас не волновал. Борте родила ребенка, и, возможно, он был зачат от его семени. Младенец был сильным, а этого уже достаточно для монголов, всегда желавших иметь побольше детей.

Темуджин выхватил ребенка из рук служанки и с восхищением уставился на него. Малыш прекратил вопли и жалко заскулил. Он ничего не соображал и не видел, словно новорожденный котенок, но Темуджин был уверен, что он его узнал.

— Как мы назовем моего сына? — воскликнул Темуджин.

Служанки обменялись знающими взглядами и промолчали, а Борте довольно улыбалась. Неожиданно заговорила Оэлун, стоявшая за спиной сына. Все вздрогнули от ее решительного голоса. Никто не видел, как она очутилась в юрте.

— Назови его Джучи! — воскликнула мать.

Джучи — Человек под Подозрением! Человек, за Которым Тенью Следуют Сомнения!

Все уставились на Оэлун, которая казалась удивительно высокой и гневной. Ее лицо побелело от возмущения и презрения, а глаза сверкали. Борте приглушенно заскулила и отвернулась к стене. Служанки опустили головы. Новорожденный извивался в руках Темуджина, а тот не сводил пристального взгляда с матери, светильник освещал его глаза, зеленые, как сочная трава.

— Пусть он будет Джучи, — ответил тихим голосом Темуджин.

Он положил младенца рядом с Борте, та, словно защищая сына, обняла его. Оэлун прерывисто дышала и, казалось, находила в этой сцене крайнее удовольствие. Она отошла в сторону, и на ее лице мелькнула злобная усмешка. Темуджин коснулся губами влажного выпуклого лба Борте, к которому, как у младенца, прилипли темные волосы.

— Жена моя, хорошо ухаживай за моим сыном, — произнес он и, не взглянув на мать, покинул юрту.

Служанки снова захлопотали вокруг роженицы и ее дитя. Оэлун стояла в стороне. Она прижала руки к груди, чтобы облегчить страшную боль. Глаза ее потемнели, и все краски жизни оставили лицо, оно было холодным и белым. Она подождала, пока женщины не покинули юрту, а потом приблизилась к ложу Борте. Мать и жена Темуджина долго безмолвно смотрели друг на друга. Борте слегка улыбалась. Ей удалось победить властную Оэлун. В ее улыбке можно было различить нечто неприятное и властное. Оэлун и не думала улыбаться, и ее потрескавшиеся губы были бледны. Она взяла на руки ребенка и стала внимательно его разглядывать, и в ее взгляде мелькнула грусть.

— Мой внук — красивый мальчик, — сказала Оэлун.

Борте не могла радоваться горькому признанию вины со стороны гордой Оэлун.

Когда Темуджин возвращался от Борте, он сразу увидел шумящих у его юрты гонцов и прибывший вместе с ними табун из трех сотен коней.

Воины, женщины и дети, пастухи и подпаски выбегали из юрт и громко восхищались подарками и радовались прибытию гонцов. Подарок действительно был великолепный. Темуджин, увидев серебряную корзину, полную монет, завопил от радости. Он приказал, чтобы к нему срочно явился Джамуха, и отправился в свою юрту, разворачивая по пути послание Тогрул-хана.

К этому времени солнце превратилось в огненный шар на светло-синем небе. Кругом пылали костры. Наступили холода, и нужно было кочевать на зимние пастбища. Над закругленными крышами темных юрт стелился низкий дым, плотный, как облако.

Сдержанный и спокойный Джамуха явился незамедлительно. Темуджин, громко чавкая, завтракал и жестом пригласил Джамуху разделить с ним трапезу. Слуга раскладывал горячее просо по чашкам и заливал его молоком, а потом подал серебряное блюдо с только что отваренной еще дымящейся бараниной.

Передав пергамент Джамухе, Темуджин нетерпеливо ждал, когда тот начнет читать.

А Джамуха, проскользив взглядом по пергаменту, как-то странно взглянул на Темуджина, а потом неожиданно произнес:

— Мне сказали, что у тебя родился сын.

Темуджин вздрогнул. Он, кажется, уже позабыл об этом событии и смущенно улыбнулся.

— Да, да! — торопливо промолвил он и, чтобы скрыть смущение, показал на пергамент рукой, в которой был зажат огромный кус баранины, и приказал: — Читай!

— Позволь мне тебя поздравить, — сказал Джамуха.

— Что? — удивленно уставился на друга Темуджин.