Сфинкс Среди песков на камне гробовом, как мумия, она простерлась строго, окутана непостижимым сном; в ногах Луна являла образ рога; ее прищуренный, кошачий взор, вперяясь ввысь, где звездная дорога ведет за грань вселенной, был остер, и глас ее, как лай, гремел сурово: «Я в книге звезд прочла твой приговор; умри во мне, и стану жить я снова, бессмертный зверь и смертная жена, тебе вручаю каменное слово; я — мать пустыни, мне сестра — Луна, кусок скалы, что ожил дивно лая, я дух, кому грудь женщины дана, беги меня, — твой мозг сгорит, пылая, но тайну тайн не разрешит вовек, дробя мне грудь, мои уста кусая, пока сама тебе. о человек, я не отдамся глыбой косно-серой, чтоб звезды уклонили строгий бег. чтоб были вдруг расторгнуты все меры! Приди ко мне и оживи меня, я тайна тайн, я сущность и химера. К твоим устам из плоти и огня я вдруг приближу каменные губы, рыча, как зверь, как женщина, стеня, я грудь твою сожму, вонзая зубы; отдайся мне на гробовой плите, и примешь сам ты облик сфинкса грубый!..» Замолкла; взор кошачий в темноте прожег мой взор, и вдруг душа ослепла. Когда же день зажегся в высоте, очнулся я, распавшись грудой пепла. Женщина с веером (Картина Пикассо) Свершен обряд заупокойный, и трижды проклята она, она торжественно-спокойна, она во всем себе верна! Весь чин суровый отреченья она прослушала без слез, хоть утолить ее мученья не властны Роза и Христос… Да! трижды тихо и упорно ты вызов неба приняла, и встала, кинув конус черный, как женщина и башня зла. Тебе твое паденье свято, желанна лишь твоя стезя; ты, если пала, без возврата, и, если отдалась, то вся. Одно: в аду или на небе? Одно: альков или клобук? Верховный или низший жребий? Последний или первый круг? Одно: весь грех иль подвиг целый? вся Истина или вся Ложь? Ты не пылаешь Розой Белой, Ты Черной Розою цветешь. Меж звезд, звездою б ты сияла, но здесь, где изменяют сны, ты, вечно-женственная, стала наложницею Сатаны. И вот, как черные ступени, сердца влекущие в жерло, геометрические тени упали на твое чело. Вот почему твой взор не может нам в душу вечно не смотреть, хоть этот веер не поможет в тот час, как будем все гореть. Глаза и губы ты сомкнула, потупила тигриный взгляд, но, если б на закат взглянула, остановился бы закат. И если б, сфинкса лаской муча, его коснулась ты рукой, как кошка, жмурясь и мяуча, он вдруг пополз бы за тобой. Великий инквизитор
Простой сутаною стан удлиняя тощий, смиренный, сумрачный — он весь живые мощи, лишь на его груди великолепный крест сверкает пламенем холодных, мертвых звезд. Остыв, сжигает он, бескровный, алчет крови, и складка горькая легла на эти брови. И на его святых, страдальческих чертах печать избранника, отверженника страх; ему, подвижнику, вручен на труд великий огонь светильника святого Доминика, и уготована божественная честь,— он весь — спокойная, рассчитанная месть. Плоть грешников казня, он голубя безгневней, он Страшного Суда вершит прообраз древний. И мановением державного жезла он всю Вселенную испепелит дотла. Хоть, мудрый, знает он, что враг Христа проклятый наложит черные и на него стигматы, и братии тысячи сжигая, знает он, что много тысяч раз он будет сам сожжен. Запечатлев в веках свой лик ужасной славой, ждет с тайной радостью он свой конец кровавый. И чтит в себе свой сан высокий палача и дланью Господа подъятого бича. Ступени алтаря отдав безумно трону, он посохом подпер дрожащую корону, но верный раб Христов, Господен верный пес всех им исторгнутых он не залижет слез. Он поборол в себе все страсти, все стихии, песнь колыбельная его: «Ave Maria!..» О, да, он был другим, над ним в часы скорбей парили Ангелы и стаи голубей, он знал блаженство слез и кроткой благостыни, мир одиночества и голоса в пустыне, когда ему весь мир казался мудро-прост, когда вся жизнь была молитва, труд и пост. И зароненные рукой Пречистой Девы в его душе цвели нетленные посевы; когда его простым словам внимали львы, склонив мечтательно роскошные главы; он пил, как влагу, звезд холодное мерцанье, он ведал чистые восторги созерцанья. Благословляя все, он, как Франциск Святой, был обручен навек лишь с Дамой Нищетой. И он вернулся к нам… С тех пор ему желанно лишь «Откровение» Святого Иоанна. И вот, отверженный, как новый Агасфер, он в этот мир низвел огонь небесных сфер. И вот за Бога мстя, он мстит, безумец, Богу, пытаясь одолеть тревогою тревогу. Но злые подвиги, как черных четок ряд обвили грудь его, впиваются, горят. Над ним поникнул Крест и в нем померкла Роза, вокруг зиянье тьмы, дыхание мороза, и день и ночь над ним безумствует набат и разверзается неотвратимый Ад!.. |
