Вестники Среди песков рыдает Miserere, со всех сторон, пылая, дышит ад, мы падаем, стеня, за рядом ряд, и дрогнул дух в железном тамплиере. Лукав, как демон, черный проводник. к своим следам мы возвращались дважды, кровь конская не утоляет жажды, растущей каждый час и каждый миг. В безветрии хоругви и знамена повисли, как пред бурей паруса; безмолвно все. ни жалобы ни стона, лишь слезный гимн восходит в небеса. Господне око жжет и плавит латы, бросает лук испуганный стрелок, и золотые падают прелаты, крестом простерши руки, на песок. Роскошная палатка короля вся сожжена Господними лучами… А там, вдали, тяжелыми мечами навек опустошенная страна. Мы ждем конца, вдруг легкая чета двух ласточек, звеня, над нами вьется и кличет нас и плачет и смеется и вдруг приникла к дереву креста. И путникам, чей кончен путь земной, воздушный путь до стен Иерусалима,— путь благодатный, радостный, иной вещают два крылатых пилигрима. Странник («Идет навстречу мне странник…») Идет навстречу мне странник, высок, величав и строг. — Кто Ты, Божий посланник? Отвечает Он тихо: «Я — Бог!» Речь старца что гром призывный, в руках — золотой ларец, в ларце том — замок дивный, в том замке — храм и дворец. Во дворце — огни да злато, и двенадцать рыцарей в нем средь дам, разодетых богато, сидят за круглым столом. Поют; под ладные песни вращается стол и мир, каждый час светлей и чудесней их вечный, радостный пир. Во храме — строги тени; бледнее мертвецов склоняют там колени двенадцать чернецов. Сам Бог внимает строго святую их печаль, в том храме — сердце Бога, в том храме — святой Грааль! Речь старца — гром призывный; вот Он закрыл ларец, исчезли замок дивный, храм и дворец. Сокрылся старец строгий; один я в тьме ночной, иду — и две дороги бегут передо мной. Монсальват Тайно везде и всегда грезится скорбному взору гор недоступных гряда, замок, венчающий гору. Кровью пылает закат, башня до облак воздета… Это — святой Монсальват, это — твердыня завета! Ангельским зовом воззвал колокол в высях трикраты, к башням святым Монсальвата близится строгий хорал. Руки сложив на груди, шествуют рыцари-братья по двое в ряд; впереди старец предносит Распятье. Шествуют к вечным вершинам, где не бывал человек, под золотым балдахином кроя священный ковчег. «Сладостен сердце разящий древка святого удар, радостен животворящий неиссякающий дар. Кровью и пламенем смело, страшный свершая обряд. с сердца омоем и с тела Змея старинного яд. Да победит чистота! С нами молитвы Марии, все страстотерпцы святые и легионы Христа!» Крепнет их голос, и снова хор их молитвенно тих, старец седой и суровый, молча, предводит других. И, растворяясь приветно, их принимают Врата… Миг — и исчезла мечта, сон дорогой и заветный. Рыцарь бедный
Промчится, как шум бесследный, все, чем славна земля… Прииди, о Рыцарь Бедный, на мои родные поля! Лишь тебе борьба и битва желанней всех нег, лишь твоя молитва — как первый снег. Среди бурь лишь ты спокоен, славословием сжегший уста, Пречистой Девы воин и раб Христа! Ты в руках со святым Сосудом сошедший во Ад, предстань, воспосланный чудом, отец и брат! В дни темные волхвований, в час близкого Суда, воздень стальные длани, и снизойдет звезда! Трем забытым, святым обетам нас отверженных научи; по рыцарским, старым заветам благослови мечи! Не ты ли сразил Дракона на лебеде, белом коне? Не тебе ли, стеня, Аркона сдалась вся в огне? Не ты ли страсть и злато отвергнул, презрел страх и замок святой Монсальвата вознес на горах? Над святым Иерусалимом не ты ли вознес Дары, и паладином незримым опрокинул врагов шатры? Баллады в честь Ланцелота не ты ли пропел, и слезы дон Кихота не твой ли удел? В века, как минула вера и вражда сердца сожгла, ты один пред венцом Люцифера не склонил чела. Вдали от дня и света ты ждешь свой день и час; три святые обета храни для нас! Смиренный и непорочный. любовник святой нищеты, ты слышишь, бьет час урочный, и к нам приходишь ты! Прииди же в солнечной славе. в ночи нищ, наг и сир, чтобы не смолкло Ave, не кончился мир! |
