У вечернего грота Ты — тихое счастье Вечернего Грота, где робко колышется лоно волны в тот час, когда меркнет небес позолота, и реют над звездами первые сны. Ты — час примиренья замедленной битвы, где внятен для сердца незлобный призыв, родится из ужаса трепет молитвы, и медлит ночного безумья прилив. Капелла, где строже дыханье прохлады, защита от огненных, солнечных стрел, покой и безгласность священной ограды прощение всем, кто сжигал и сгорел. Как плачущий луч низведенного Рая, как тонкое пламя надгробной свечи, там влагу ласкают, горят, не сгорая, и в небо бегут голубые лучи. Там плавно колышется белая пена, как Ангел, забывшийся сном голубым, и сладко-бессильный от тихого плена с тенями сплетается ласковый дым. В том Гроте не слышно ни слов, ни признаний, склоненья колен, сочетания губ, и шелест невинных и детских лобзаний в том Гроте, как в храме, казался бы груб!.. Я путник бездомный, пловец запоздалый к Вечернему Гроту пригнал свой челнок, я долго смотрел на померкшие скалы, на золотом счастья облитый порог. Но всплыли пустыми глубокие мрежи, все глуше был волн набегающий гул, а отблеск желанный все реже и реже и вдруг в торжествующей мгле потонул. И поняло сердце, что я недостоин в капеллу святую, как рыцарь, войти, но дух просветленный стал тверд и спокоен, как воин, на все обреченный пути! Далекой Ты всех непорочней, всех в мире прелестней, тебя славословит мой гибнущий дух; но сказкою детства, но ангельской песней дано ль разомкнуть заколдованный круг? Да будет навеки меж нами преграда прозрачней, чем лед, и прочнее, чем сталь: ты вся — ожиданье Грядущего Града, я весь — об утраченном Рае печаль! Я плачу, и тише напев серафима, и ближе кипенье и пенье огня, и саван холодный из бледного дыма объемлет и тихо колеблет меня! Ты белые крылья сплела со струнами, как стройная арфа, ты сердцу сестра, но с белыми ты уплываешь волнами, свой плач проливая на угли костра. А я, перед Ангелом белым склоненный, как прежде, безумный, безумье люблю, и даже, молясь на тебя, опаленный, я тихие крылья твои опалю! Над весной Веска зовет. Высоко птица звенит оттаявшим крылом, и солнце в окна к нам стучится своим играющим перстом. Улыбки неба скорбь природы, но эта скорбь светло-легка, и сладко плачут облака и, плача, водят хороводы. И звезды, теплые, как слезы, дрожат и, падая, поют, цветы, приникнув к стеклам, пьют давно обещанные грозы. Как нежен трепет полутеней, как их задумчивость тиха, а крик безумный петуха звучит, как благовест весенний. И все под ропот исступленный пробуждено, озарено, одеты первые балконы, раскрыто первое окно. Лучи склоняются дугой, гром прогремит и затихает, и даже снег благоухает и камень дышит под ногой. Лишь Ты по-прежнему спокойна, лишь Ты, как Божие дитя, не радуясь и не грустя, глядишь на шум весны нестройной. В своем готическом окне лишь миг ее дыханьем дышишь, чуть улыбаешься Весне, и уж не видишь и не слышишь… И весь я строже и печальней. и внемлет сердце, не дыша, как со звездою самой дальней твоя беседует душа. Последний полет Она умерла оттого, что закат был безумно красив, что мертвый пожар опрокинул в себе неподвижный залив, и был так причудливо-странен вечерних огней перелив. Как крылья у тонущей чайки, два белых, два хрупких весла закатом зажженная влага все дальше несла и несла, ладьей окрыленной, к закату покорно душа поплыла. И бабочкой белой порхнула, сгорая в воздушном огне, и детства забытого радость пригрезилась ей в полусне, И Ангел знакомый пронесся и вновь утонул в вышине. И долго смотрела, как в небе горела высокая даль. и стало ей весел уплывших так странно и жаль и не жаль, и счастье ей сердце томило, ей сердце ласкала печаль. В закате душа потонула, но взор преклонила к волне, как пепел, ее отраженье застыло, заснуло на дне, и, тихо ему улыбнувшись, сгорела в воздушном огне. И плыли все дальше, качаясь, два белых, два хрупких весла, и розовый пепел, бледнея, в кошницу Заря собрала, закат был красив, и безбольно она, все простив, умерла… Не плачь! Пусть слеза не встревожит зеркальную цельность стекла!.. |
