В миг пробужденья Я не знаю, как проснулась (пел вдали веселый звон), сну блаженно улыбнулась и забыла светлый сон. Тихо сон заколебался, словно тучки белый край, и печально улыбался, отлетая в милый Рай. Ах, настанет час, коснется вновь чела его крыло, грустно взор мой улыбнется, улыбнется он светло. Весной Заиграли пылинки в луче золотом, и завешена люстра тяжелым холстом; на паркете лежит окон солнечных ряд, и кресты на церквах, словно свечи, горят. Блещет купол, омытый весенним дождем, вновь чему-то мы верим, чего-то мы ждем! Вновь, дыша ароматом, бела, тяжела над оградой железной сирень зацвела; вереница касаток резва и легка неустанно кружит, бороздя облака. Сколько золота в пыльных, весенних цветах! Сколько жизни в безмолвных, бескровных устах! И, заслышав оркестра бодрящую медь, ей в ответ все сердца начинают звенеть, и с отчизны далекой, на миг долетев, нам о детстве поет колокольный напев. Четыре слезы Ты помнишь, как часто малюткой больною. ты книжку большую кропила слезою, упав на картинки лицом. О чем, дорогая, о чем? Ты помнишь, как с первого детского бала вернувшись, всю ночь ты в постельке рыдала, упав на подушку ничком. О чем, дорогая, о чем? Ты помнишь, робея в толпе бессердечной, закапав свечою наряд подвенечный, ты слезы струила тайком? О чем, дорогая, о чем? И ныне, над чистою детской кроваткой ты горькие слезы роняешь украдкой под кротким лампадным лучом. О чем, дорогая, о чем? Бедный юнга баллада Пусть ветер парус шевелит, плыви, фрегат, плыви! Пусть сердце верное таит слова моей любви! Фрегат роняет два крыла, вот стал он недвижим, и лишь играют вымпела по-прежнему над ним. Покрепче парус привязать, и милый взор лови! Но как же на земле сказать слова моей любви? Мне нужны волны, ветерок, жемчужный след ладьи, чтоб ей без слов я молвить мог слова моей любви; им нужен трепет парусов и блеск и плеск струи, чтоб мог я ей сказать без слов слова моей любви. И вот я с ней, я ей твержу: «Плыви со мной, плыви! О там, на море я скажу тебе слова любви!» Ей страшен дождь соленых брызг и трепет парусов, руля нетерпеливый визг; ей не расслышать слов. Пусть парус ветер шевелит, плыви, фрегат, плыви! Пусть сердце верное хранит слова моей любви! Прежней Асе
Бьется чистым золотом струна, и сверкают серебристой льдины. Что за песнь доходит к нам со дна? Это — смех резвящейся Ундины. Чуть колышат волны тень челна, парус гибче шеи лебединой. Что за песнь доходит к нам со дна? Это — плач покинутой Ундины. Струны, как медные трубы, гремят, дрогнул султан исполинского шлема… Слышишь их рокот? Они говорят нам про коня и Рустема. Струны, как флейты, вздыхают, звеня, отзвуки битвы доносятся слабо, вижу шатер в бледных отблесках дня, вижу в нем тело Зораба. Тихо померкнул малиновый круг, грустно вздохнули цветы, поникая; чья это тень стройно выросла вдруг, в далях вечерних мелькая? Лампа, как Ангел, роняет лучи, в детские глазки, смотрящие прямо… Где же и шлем и шатер и мечи? Сказку читает нам мама. Меланхолия Как сумерки застенчивы, дитя! Их каждый шаг неверен и печален; уж лампа, как луна опочивален, струит, как воду, белый свет, грустя. Уж молится дрожащим языком перед киотом робкая лампада; дитя, дитя, мне ничего не надо, я не ропщу, не плачу ни о чем! Там, наверху, разбитая рояль бесцельные перебирает гаммы, спешит портрет укрыться в тень от рамы… Дитя, дитя, мне ничего не жаль! Вот только б так, склонившись у окна, следить снежинок мертвое круженье, свой бледный Рай найти в изнеможенье и тихий праздник в перелетах сна! |
