Пряха (Баллада) Она с рожденья пряла, так свыше суждено, и пело и плясало ее веретено. Вот солнце засияло к ней в узкое окно, и пело и плясало ее веретено. Прядет, прядет без срока, хоть золотую нить с лучом звезды далекой рука могла бы свить. Но пробил час, вот слышит веселый стук копыт, и нить рука колышет. и сердце чуть дрожит. Вскочила, оробелый в окно бросает взор, пред нею Рыцарь Белый летит во весь опор. Все видит: щит, облитый лучами чистых звезд. и на груди нашитый широкий, красный крест: В нем все так несказанно, над шлемом два крыла… и нить свою нежданно рука оборвала. Нить гаснет золотая, как тонкий луч небес, и милый образ, тая, быстрее сна исчез. Кто нить больную свяжет, как снова ей блеснуть, и сердцу кто расскажет, куда он держит путь? И день и ночь на страже над нею Смерть, давно ее не вьется пряжа. молчит веретено. — «Приди же, Смерть, у прялки смени меня, смени!.. О. как ничтожно жалки мои пустые дни!.. Вы, Ангелы, шепните, как там соединить две золотые нити в одну живую нить!.. Я в первый раз бросаю высокий терем мой, и сердце рвется к Раю, и очи полны тьмой!.. Вот поступью несмелой к волнам сбегаю я. где, словно лебедь белый, качается ладья. И к ней на грудь в молчанье я, как дитя, прильну и под ее качанье безропотно усну!» Белый рыцарь Рыцарь, я тебе не верю! Пламень сердца скрыт бронею, и твоей перчатки страшно мне холодное пожатье. Страшен мне твой крест железный — рукоять меча стального, речь сквозь черное забрало… Я тебе не верю, Рыцарь! Рыцарь, страшны мне рассказы про зверей и великанов, страшны мне святые гимны, что поют самосожженье. Рыцарь, Рыцарь, будь мне братом! опусти свой щит тяжелый, подними свое забрало и сойди с коня на землю! Рыцарь, я не королева, не волшебница, не фея! Видишь, выплаканы очи и безжизненны ланиты! Знаешь, вещий сон мне снился, (я была почти ребенком), говорят, что сны от Бога, был то сон, была то правда? Как-то я порой вечерней под окном одна грустила, вдруг в окне предстал мне Рыцарь, чудный рыцарь, Рыцарь Белый. Трижды он позвал: «Мария!» и исчез, а я не знала, то мое ль он назвал имя, или Деву Пресвятую! Мне одежду лобызая, он исчез во мраке ночи. только там на дальнем небе сорвалась звезда большая! И во мне звучит немолчно с этих пор призыв «Мария!» Говорят, что сны от Бога, был то сон, была то правда? Я с тех пор, как неживая, я не плачу пред Мадонной; на Ее груди Младенец, я же вовсе одинока. Будь мне братом, милый Рыцарь! О, сойди ко мне на землю, чтоб остаток дней могла я на груди твоей проплакать. Любовь и смерть
(Три сонета) I. Под строгим куполом, обнявшись, облака легли задумчивой, готическою аркой, как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий дрожит вечерний луч, лиясь издалека. Тогда в священные вступаю я века; как мрамор строгих плит, кропя слезою жаркой страницы белые, я плачу над Петраркой, и в целом мире мне лишь ты одна близка! Как гордо высятся божественные строки, где буква каждая безгрешна и стройна. Проносятся в душе блаженно-одинокой два белых Ангела: Любовь и Тишина; и милый образ твой, и близкий и далекий; мне улыбается с узорного окна. II. Но жизни шум, как режущий свисток, как в улье гул жужжаний перекрестный, бессмысленный, глухой, разноголосный смывает все, уносит, как поток. Раздроблены ступени строгих строк, и вновь кругом воздвигнут мир несносный громадою незыблемой и косной, уныло-скуп, бессмысленно-жесток. Разорваны видений вереницы, вот закачался и распался храм; но сердцу верится, что где-то там, где спят веков священные гробницы, еще плывет и тает фимиам, и шелестят безгрешные страницы. |
