О Боже мой! Зачем средь шума и движенья,

                     Среди толпы веселой и живой

                  Я вдруг почувствовал невольное смущенье,

                     Исполнился внезапною тоской?

                  При звуках музыки, под звуки жизни шумной,

                     При возгласах ликующих друзей

                  Картины грустные любви моей безумной

                     Предстали мне полнее и живей.

                  Я бодро вновь терплю, что в страсти безнадежной

                     Уж выстрадал, чего уж больше нет,

                  Я снова лепечу слова молитвы нежной,

                     Я слышу вопль — и слышу смех в ответ.

                  Я вижу в темноте сверкающие очи,

                     Я чувствую, как снова жгут они…

                  Я вижу все в слезах проплаканные ночи,

                     Все в праздности утраченные дни!

                  И в будущее я смотрю мечтой несмелой…

                     Как страшно мне, как всё печально в нем!

                  Вот пир окончится… и в зале опустелой

                     Потухнет свет… И ночь пройдет. Потом,

                  Смеясь, разъедутся, как в праздники, бывало,

                     Товарищи досугов годовых, —

                  Останется у всех в душе о нас так мало,

                     Забудется так много у иных…

                  Но я… забуду ли прожитые печали,

                     То, что уж мной оплакано давно?

                  Нет, в сердце любящем, как в этой полной зале,

                     Всё станет вновь и пусто и темно.

                  И этих тайных слез, и этой горькой муки,

                     И этой страшной мертвой пустоты

                  Не заглушат вовек ни шумной жизни звуки,

                     Ни юных лет веселые мечты.

                  О, помнишь ли, давно — еще детьми мы были —

                  На шумном вечере мы встретились с тобой.

                  Но этот шум и блеск нас нехотя томили,

                  Мы вышли на балкон. Мы мало говорили,

                  Нас ночь объяла вдруг отрадной тишиной.

                  Сквозь стекла виделось нам бледных свеч мерцанье,

                  Из комнат слышался нестройный гул речей,

                  А в небе виделось горячих звезд сверканье,

                  Из сада слышалось деревьев колыханье,

                  Над ближней рощей пел влюбленный соловей.

                  Я на тебя смотрел. Я чувство молодое

                  Любовию тогда назвать еще не смел…

                  Но я взволнован был в торжественном покое,

                  Но я дышавшее безмолвие ночное

                  Прервать ни голосом, ни вздохом не хотел.

                  Чему-то тайному разгадки неизбежной

                  Я с первым звуком ждал… Мгновение прошло.

                  И вдруг я зарыдал, проникнут грустью нежной,

                  А в глубине души светло и безмятежно

                  Такое полное веселие цвело.

                       Я видел труп ее безгласный!..

                       Я на темневшие черты —

                       Следы минувшей красоты —

                       Смотрел и долго и напрасно!

                       А с поля говор долетал,

                       Народ толпился в длинной зале,

                       Дьячок, крестясь, псалтырь читал,

                       У гроба женщины рыдали,

                       И, с бледным отблеском свечи

                       В окне сливаясь незаметно,

                       Кругом вечерние лучи

                       Ложились мягко и приветно.

                       И я, смущенный, в сад пошел…

                       (Тоска и страх меня томили.)

                       Но сад всё так же мирно цвел,

                       Густые липы те же были,

                       Всё так же синего пруда

                       Струи блестели в синей дали,

                       Всё так же птицы иногда

                       Над темной рощей распевали.

                       И ветер, тихо пролетев,

                       Скользил по елям заостренным,

                       Звенящий иволги напев

                       Сливая с плачем отдаленным.

                     Я знал его, любви прекрасный сон,

                     С неясными мечтами вдохновенья…

                     Как плеск струи, был тих вначале он,

                     Как майский день, светлы его виденья.

                     Но чем быстрей сгущался мрак ночной,

                     Чем дальше вглубь виденья проникали,

                     Тем всё бледней неслись они толпой,

                     И образы другие их сменяли.

                     Я знал его, любви тяжелый бред,

                     С неясными порывами страданья,

                     Со всей горячностью незрелых лет,

                     Со всей борьбой ревнивого терзанья…

                     Я изнывал. Томителен и жгуч,

                     Он с тьмою рос и нестерпимо длился…

                     Но день пришел, и первый солнца луч

                     Рассеял мрак. И призрак ночи скрылся.

                     Когда ж теперь с невольною тоской,

                     Чрез много дней томим воспоминаньем,

                     Я на тебя гляжу, о ангел мой,

                     И трепещу несбыточным желаньем, —

                     Тогда, поверь, далекий страсти гул

                     Меня страшит, я счастием не грежу:

                     Мне кажется, что сладко я заснул

                     И что сейчас мучительно забрежу.