("День ли царит, тишина ли ночная…) "
В стихотворении, посвященном памяти Апухтина, К. К. Случевский написал, имея в виду его романсы:
Что-то в вас есть бесконечно хорошее…
В вас отлетевшее счастье поет…
(""Пара гнедых" или "Ночи безумные"…")
Здесь уместно будет привести эпизод из воспоминаний литератора Б. А. Лазаревского. Герой этого эпизода — Лев Толстой, который в целом к поэзии Апухтина относился отрицательно. Дело происходит в 1903 году, в яснополянском доме Толстого, во время его болезни. Вечер. Дочери Толстого — Мария Львовна и Александра Львовна играют на гитарах и поют романс "Ночи безумные…". Лазаревский пишет: "Бесшумно отворилась дверь кабинета, и кто-то вывез на кресле Льва Николаевича. Он склонил голову и, видимо, заслушался…
Всё же лечу я к вам
Памятью жадною…
Это было самое красивое место. Когда кончили пение, Лев Николаевич поднял голову и сказал: "Как хорошо, как хорошо!.."". {Лазаревский Б. А. В Ясной Поляне // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1978. Т. 2. С. 312–313.} Случись этот эпизод при жизни Апухтина и узнай он о нем, думается, это была бы одна из самых счастливых минут в его жизни.
На целом ряде стихотворений Апухтина можно проследить, как использование развернутой фабулы, повествовательной интонации, включение бытовых и психологических подробностей переводят стихотворение с романсной темой в другой жанр. Так, стихотворение "Письмо" (1882) представляет из себя лирический монолог женщины, обращенный к человеку, которого она любит и с которым вынуждена была расстаться, — чисто романсная основа. Но "избыток" сюжетных деталей, обилие подробностей в передаче переживаний героини делают стихотворение близким и психологической новелле. Героиня Апухтина рассказывает в своем письме о встрече с бывшей соперницей, о беседе, во время которой они говорили "про разный вздор", а думали совсем о другом (чеховская психологическая ситуация):
И имени, для нас обеих дорогого,
Мы не решилися назвать.
Настало вдруг неловкое молчанье…
Через несколько лет был написан "Ответ на письмо" (1885). Два стихотворения объединились общим сюжетом, построенным на явной соотнесенности "дневных" и "ночных" частей писем. Сюжетное стихотворение сохраняет в себе романсные рудименты: так, поэт не проясняет (в романсе этого и не ждешь, там хозяйничает "судьба"), почему герои расстались, хотя они любят друг друга.
Все более и более частое в 70-е и особенно в 80-е годы обращение Апухтина к стихотворениям большой формы свидетельствовало о возрастающем интересе поэта к социально-историческим мотивам. Романсный, камерный мир при всей его притягательной силе начинает восприниматься поэтом как тесный, недостаточный. Наглядный пример — цикл стихотворений "О цыганах". Цыганская жизнь — традиционная тема романса. Вспомним Аполлона Григорьева, Фета, Полонского, из поэтов XX века — Блока. "В цыганский табор, в степь родную", — писал Аполлон Григорьев ("Встреча"). Апухтин, казалось бы, находится в русле традиции: цыганский мир и у него — это прежде всего мир сильных чувств и страстей.
В них сила есть пустыни знойной
И ширь свободная степей,
И страсти пламень беспокойный
Порою брызжет из очей…
Чувство освобождения, испытываемое человеком, соприкоснувшимся с этим миром, — обманное, "на миг", но это чувство сильное и горячее. Тут можно вспомнить и толстовского Федора Протасова с его знаменитой репликой: "Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…" Но в сюжет цикла "О цыганах" Апухтин вводит и жанровые, бытовые мотивы. Такой сюжет не удержать в рамках и интонациях романса:
Им света мало свет наш придал,
Он только шелком их одел;
Корысть — единственный их идол,
И бедность — вечный их удел.
Высокое (степь, страсть, свобода) и низкое (корысть, погруженность в мелочные заботы дня) увидено в одном мире, в одних и тех же людях. Их жизнь описана с внутренней убежденностью в том, что "в правде грязи нет". В этих словах, сказанных Апухтиным в стихотворении "Графу Л. Н. Толстому", выражен критерий, которому поэт следовал в своих наиболее зрелых произведениях и исходя из которого, в частности, он очень высоко ставил реалистическое искусство автора "Войны и мира" и "Анны Карениной".
Стихотворения Апухтина часто строятся как монолог, предназначенный для декламации: "Воспоминание", "Памятная ночь", "Отравленное счастье", "Перед операцией", "Сумасшедший". Как правило, в основе сюжета произведения — необычная психологическая ситуация, обусловливающая напряженность, "нервность" монолога. Так, в "Позднем мщенье" — это как бы речь умершего мужа, обращенная к живой жене:
Ты помнишь, сколько раз ты верность мне сулила,
А я тебя молил о правде лишь одной?
Но ложью ты мне жизнь как ядом отравила,
Все тайны прошлого сказала мне могила,
И вся душа твоя открыта предо мной.
Целый каскад декламационных эффектов находим в стихотворении "Сумасшедший". Резкие психологические перепады в речи героя мотивированы изменениями в самочувствии больного: речь доброго "короля" ("Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх И можете держать себя свободно") сменяется воспоминаниями героя, понимающего, что с ним произошло ("и жили мы с тобой Так дружно, хорошо"), а в конце — резкие реплики разгневанного "правителя" ("Гони их в шею всех, мне надо Быть одному…").
Декламационный эффект тщательно готовится автором: рефрены, сочетание разностопных стихов, смена интонаций — все работает на задание. Монолог должен увлечь, растрогать или даже ошеломить слушателя. Известно, что сам Апухтин великолепно читал свои стихи.
Особое внимание уделяется в его стихах концовкам. Часто стихотворение или строфа заканчивается пуантом — яркой итоговой, поданной в афористичной форме мыслью:
Благословить ее не смею
И не могу проклясть.
Что муки ревности и ссор безумных муки
Мне счастьем кажутся пред ужасом разлуки.
("Опять пишу тебе, но этих горьких строк…")
Декламационное начало является определяющим и в поэме "Венеция". Поэма написана октавами (классическая строфа Боккаччо, Ариосто, Тассо). Мастерски используя повествовательные возможности октавы, Апухтин наполняет рассказ интересными бытовыми и психологическими подробностями. Вот две последние представительницы старинного венецианского рода:
