Но где же их отец? Рыбак от юных лет,

С волнами он привык бороться на просторе.

В любую бурю он свой челн выводит в море:

Ведь корма ждут птенцы. И в поздний час, когда

Подходит к пристани высокая вода,

Он смело паруса на мачте поднимает.

А дома ждет жена. Искусно заплетает

Разорванную сеть, иль паруса чинит,

Похлебку рыбную на очаге варит

И, уложив детей, шлет небесам моленья

За мужа своего, наперекор стремленью

Бушующих валов спешащего во мрак,

Где ни один в ночи не светится маяк.

Он должен отыскать в безумии прибоя

Местечко, годное для лова, небольшое,

Что день — то новое, в безмерной шири вод,

Куда косяк сельдей серебряных придет.

Но как его найти? Ведь это только точка

Средь разъяренных вод. Декабрьской бурной ночкой,

Когда кругом туман, — чтобы ее найти,

Расчислить надобно и ветер и пути,

Рулем и парусом уверенно владея.

А волны льнут к бортам, зеленые как змеи;

Пучина к небу шлет холмов ужасных ряд,

И снасти крепкие в отчаянье скрипят.

Но Жанна рядом с ним и в леденящей стуже.

А Жанна слезы льет и думает о муже, —

Так мысли их летят друг к другу, трепеща.

И Жанна молится. Насмешливо крича,

Ей чайки хриплыми рвут сердце голосами.

Ужасный океан перед ее глазами.

На гребнях яростных бушующих валов

Ей тени видятся погибших моряков.

Чу! Старые часы бьют полночь. Из футляра

По капле падают и падают удары,

И время движется; мгновенья, сутки, год;

Весна приходит вновь, и осень настает.

И души — ястребы и горлинки — слетают

В наш мир, где каждое мгновенье открывает

Пред ними, приподняв грядущего покров,

Здесь — колыбелей строй, а там — ряды гробов.

И Жанна видит сон: дурные дни настали,

Детишки — босиком, и платья обветшали,

И пища скудная, и хлеб из ячменя…

О небо! Ураган вздул черный столб огня,

И берег загремел подобно наковальне.

Да, полночь в городах — танцор, что в зале бальной

Под полумаскою резвится и шалит;

Но полночь на море — безжалостный бандит:

Закутанный в туман, он прячется за шквалы,

Хватает моряка и бьет его о скалы,

О риф неведомый, что на пути возник.

И вал нахлынувший задушит в горле крик,

И чувствует гребец, что палуба уходит

Внезапно из-под ног… И память вдруг приводит

Причал на пристани июльским жарким днем.

И Жанна вся дрожит, испуганная сном.

Подруги рыбаков! И сына, и супруга,

Всех, сердцу дорогих, и жениха, и друга —

Вы морю отдали. Как страшно думать вам,

Что служат все они игралищем волнам,

От юнги-мальчика до штурмана седого;

Что ветер, дуя в рог, летит над ними снова

И вздыбил океан; что, может быть, сейчас

Потерпит бедствие ничтожный их баркас;

Что путь неведом их; что над морскою бездной,

В водовороте волн, средь этой тьмы беззвездной

Их держит над водой лишь утлая доска

Да прикрепленный к ней обрывок паруска.

Что делать женщине? Бродить теперь, рыдая,

У берега, моля: «Верни их, глубь морская!»?

Но — горе! — ведь сердцам, утратившим покой,

Его не возвратит бушующий прибой!

А Жанна все грустней. Ведь муж один на море.

А ночь прожорлива, а мрак, что саван, черен!

И Жанна думает: «Один в такую ночь!

С ним рядом никого, чтобы ему помочь.

Ведь сыновья еще не подросли, так малы!»

Но сыновья растут, и, как всегда бывало,

Уйдут на промысел они с отцом семьи.

И ты вздохнешь, о мать: «Ах, будь они детьми!»

Она берет с крючка фонарь и пелерину.

Теперь пора взглянуть, не стихла ли пучина,

Не виден ли баркас и как горит сигнал.

Вперед! И вот она выходит. Не дышал

Еще рассвет. Еще нигде не видно было

Той белой черточки, что тьму и свет делила.

Шел мелкий дождь во мгле. Мрачней погоды нет.

Так день колеблется: прийти ль ему на свет?

Так плачет человек в день своего рожденья.

И Жанна медленно идет через селенье.

Лачуга бедная взор привлекла ее,

Людское жалкое, угрюмое жилье.

Строенье ветхое стояло без защиты.

Ни огонька в окне, и дверь полуоткрыта.

На стенах треснувших едва держался кров,

И ветер теребил его со всех концов,

Вздымая темную, прогнившую солому.

И Жанна вспомнила: «Да, ведь хозяйка дома —

Несчастная вдова. И, кажется, больна.

Зайти бы надо к ней, проведать, как она?»

И Жанна в дверь стучит. Никто не отворяет.

И Жанна, вся дрожа от ветра, размышляет:

«Больна? А дети как? Голодный вид у них.

Да, двое маленьких, а мужа нет в живых».

И Жанна вновь стучит: «Соседка, отоприте!»

Но в доме тишина. «Вы слишком крепко спите.

Не достучусь никак. Что нового у вас?»

Но ветер вдруг подул — и дверь на этот раз

Заколебалась вся на петлях, содрогнулась

И прямо в глубину жилища распахнулась.

И Жанна входит в дом, лучами фонаря

Жилье безмолвное внезапно озаря.

Сквозь дыры в потолке вода на пол стекала.

Картина страшная глазам ее предстала:

В соломе, голову откинувши назад,

Лежала женщина; был мутен мертвый взгляд;

Раскрытый рот застыл. Исполненная силы

Мать, ставшая теперь видением могилы, —

Вот участь нищего, когда в борьбе с судьбой

Последний он навек проигрывает бой.

Рука бескровная в соломе коченела,

И ужас исходил от брошенного тела,

От рта открытого, где каменный язык,

Казалось, вечности бросал предсмертный крик.

А рядом с матерью, вблизи ее постели,

Два малых существа в открытой колыбели

С улыбкою, уснув, лежали, — сын и дочь.

И мать несчастная, пред тем как изнемочь,

Им собственным тряпьем укрыла грудь и ноги,

Набросив на детей еще свой плащ убогий,

Чтоб их в последний раз немного обогреть,

Отдать им все тепло и молча холодеть.