Кирстен взялась за ручку входной двери, но, неожиданно раздумав, быстрым шагом пошла прочь от салона. Вдруг мужской голос окликнул ее по имени. Она обернулась. И сейчас первое впечатление, произведенное Эндрю Битоном на Кирстен, было столь же потрясающим, что и почти три года назад. Кирстен пришлось с большим трудом преодолеть ошеломляющее ощущение физического присутствия Эндрю, прежде чем она смогла прямо взглянуть в его красивое лицо.

— Итак, вы собирались улизнуть, даже не поздоровавшись со мной. — Улыбка Эндрю была все так же безумно обаятельна.

— Я не поздоровалась, потому что не знала, что вы там, — ответила Кирстен. Битон, казалось, чего-то ждал. Тогда Кирстен одарила Эндрю улыбкой, почти столь же широкой, как его собственная. — Здравствуйте.

— И вам здравствуйте. — Засунув руки в карманы джинсов, Битон принялся раскачиваться взад-вперед на каблуках. — Вам не понравилось?

— Что не понравилось?

— Моя обложка с вашим портретом.

— Нет, почему же, поправилась. — Кирстен почувствовала, что краснеет.

— Но?

— Но я была несколько удивлена, — призналась Кирстен.

— Чем? Я нарисовал только то, что видел.

— Возможно, как раз это меня и удивило.

Эндрю рассмеялся:

— С некоторыми людьми правда порой проделывает такие штуки.

— А говорили, что никогда никого не судите.

— Правда — не суд. Она — лишь констатация.

Кирстен собралась уже было спросить Битона о женщине на портрете, как из салона выскочил человек в черном деловом костюме и нетерпеливо позвал Битона. Эндрю кивнул и махнул человеку, чтобы он удалился.

— Официальное открытие моей выставки завтра, в семь, — скороговоркой заговорил Битон. — Сейчас мы заканчиваем оформление зала. Мне было бы очень приятно, если бы вы с мужем пришли на открытие.

Но Кирстен вынуждена была отрицательно покачать головой:

— Утром я улетаю в Лос-Анджелес.

По изучающему взгляду Битона Кирстен почувствовала, что он пытается понять, правду ли говорит она.

— Очень жаль. Ну, может быть, тогда как-нибудь в другой раз.

Улыбнувшись, Битон повернулся и зашагал к салону. На полпути он обернулся и помахал Кирстен рукой. Она помахала в ответ.

То, что Кирстен летит в Лос-Анджелес, было правдой, но, даже если бы ей и не надо было никуда лететь, Кирстен очень сомневалась в том, что ей хватило бы мужества прийти на открытие выставки. Кирстен не хотела получить ответы на некоторые свои вопросы: лучше ей никогда их не узнавать.

Крепко сцепив руки, Эрик сидел за письменным столом и рассматривал лежавшие перед ним две газетные вырезки. Одна из вырезок была совсем свежей, на хрустящей белой бумаге, с коротким объявлением из делового раздела «Ливерпуль дейли пост»; вторая — обветшалая и пожелтевшая, слова почти стерлись — какая-то длинная история с первой полосы «Ливерпуль диспеч» от 4 августа 1916 года. Заголовок заметки в «Ливерпуль пост» гласил: «МАГНАТ ПОКУПАЕТ ПОСЛЕДНЮЮ СОБСТВЕННОСТЬ НЕВИЛОВ»; название статьи в «Ливерпуль диспеч» сообщало: «БОТУЛИЗМ УНЕС ЖИЗНИ ПЯТНАДЦАТИ ЧЕЛОВЕК ПОСЛЕ ЦЕРКОВНОГО БАЗАРА». Слезы Эрика окончательно размыли блеклые буквы: даже спустя сорок восемь лет шесть кричащих слов подрывали ему душу. Ушло довольно много времени, собственно говоря, вся сознательная жизнь Эрика, но в конце концов он своего добился.

Он преследовал их всех, одного за другим, — всех пятерых братьев Невилов, пока не купил последнего. Манчестерская пароходная компания. Брайтонские гостиницы. Стаффордские гончарные мастерские. Ливерпульский консервный завод. Лидские прядильные фабрики. С течением лет список все сокращался, их собственность неумолимо таяла. И вот сегодня — последняя — Сандерлендский плавильный завод. Кончено.

Эрик встал и налил себе немного хереса. Затем он поднял стаканчик в безмолвном тосте за долгожданный миг победы. Сейчас он вспомнил усталую молодую женщину по имени Анна Джонсон и двух ее дочерей — Сару и Хестер. Все трое попробовали на ежемесячном церковном базаре маринованную свеклу, которой торговали у собора Святой Марии.

Теперь, сорок восемь лет спустя, Эрик отомстил за свою мать и сестер. Сын бедных Анны и Джо Джонсонов в конце концов одержал верх над пятью сыновьями богачей Глены и Веслы Невилов. Теперь все они работают на Эрика. Они превратились в ничто, но они того и заслужили. Потому что именно их мать, Гленда, продала тогда кучку маринованной свеклы, стоившей жизни пятнадцати простым горожанам, живших под всемогущей властью Веслы Невила.

— Эрик!

Резкий голос стоявшей в дверях Клодии вырвал Джонсона из прошлого и быстро вернул в настоящее.

— Там, внизу, какой-то человек. Он утверждает, что пришел красить квартиру на четвертом этаже. Это правда?

Эрик повернулся к Клодии:

— Да, это действительно правда.

— Тогда можешь не беспокоиться, потому что я немедленно отошлю его прочь.

— Нет, на этот раз у тебя ничего не выйдет.

— Черт возьми, выйдет!

Клодия побледнела.

— Я уже говорила тебе, Эрик, что ни за что не допущу этого.

— А я уже говорил тебе, что хочу переделать эту чертову квартиру.

Эрик чувствовал, что ему все труднее взывать к здравому смыслу жены, особенно учитывая то, что Клодия и здравый смысл уже давно друг с другом распрощались.

— Ты прекрасно знаешь, что я не хочу переделывать квартиру на четвертом этаже. — Голос Клодии начал срываться на визг. — Я хочу оставить все как есть!

Эрик нервно сжал кулаки:

— Клодия, ты просто одержимая. Слышишь? Одержимая. Ты была одержима Найджелом Бишемом, ты была одержима Уинфорд-Холлом, а сейчас ты одержима Кирстен Харальд. Что ж, пришло время положить конец этому безумию, потому что иначе, как безумным, твое поведение назвать нельзя.

Эрик никак не ожидал взрыва хриплого, истеричного смеха, вырвавшегося из груди Клодии в ответ на его слова, и страшный этот смех заставил его прикусить язык.

— Бедный Эрик! Что за мысли приходят тебе в голову. А впрочем, называй это как хочешь, я не возражаю. Если тебе нравится слово «безумие», пусть будет так — считай меня сумасшедшей. Но учти, я строго-настрого запрещаю тебе трогать эту квартиру. И для начала я ее опечатаю. Я ясно выражаюсь? — Не получив от мужа ответа, Клодия принялась повторять вопрос до тех пор, пока он наконец не сдался. — Ну вот и прекрасно, теперь мы друг друга поняли.

— Вряд ли, — сверкнул глазами Эрик. Достав хрустальный графин с хересом, он быстро наполнил стакан. — Да, между прочим, — уже несколько спокойнее сказал Эрик. — Я пригласил Алана Джессопа заглянуть к нам завтра в восемь.

Упоминание семейного доктора заставило Клодию немедленно насторожиться.

— Алан Джессоп? Это еще зачем? Ты что, заболел?

— Я чувствую себя прекрасно. Просто я подумал, что неплохо бы пригласить его на пару стаканчиков, вот и все. Мы не виделись с Аланом со дня смерти Молли. — Молли была последней женой Джессопа. — Не волнуйся, ничего особенного: просто встреча трех старых друзей, которые…

— Замолчи! — Клодия снова сорвалась на крик. — За какую же дуру ты меня держишь? Если я не говорила ни с одним из многочисленных лекарей, которых ты годами таскал сюда, почему ты решил, что я буду говорить с Аланом? На твоем месте, Эрик, я бы попросила милого доктора не приходить. Тем самым ты избавишься от необходимости присутствовать при том, как я захлопну дверь перед его носом.

Клодия внезапно повернулась и стремительно вышла из кабинета.

Непрекращающиеся сражения с Клодией совершенно изматывали Эрика. Клодия вызывала в нем гнев, боль и жалость одновременно. Теперь Эрик никогда не мог с уверенностью сказать, какое из этих чувств он испытывает в данный момент к жене. И чем больше Клодия губила себя, тем решительнее Эрик старался затруднить ей путь к гибели.

Подхватив графин за горлышко, Эрик вернулся с ним к столу. Сейчас ему нужна передышка. Может быть, если он крепко напьется… В стельку. Вдрызг. До чертиков. Как сапожник, пока не свалится, ему полегчает. Эрик осушил весь графин.