Но забытье, которого он так страстно жаждал, никак не приходило.

— Боже мой, я так нервничаю, что никак не могу унять дрожь в руках, — шепнула Кирстен на ухо Джеффри.

— А я, думаешь, нет? — Джеффри стряхнул воображаемую пылинку с атласного лацкана смокинга. — Я один в стане врага, и, может быть, мне никогда этого не простят.

Кирстен не смогла удержать улыбку. Джеффри, преданный эйзенхауэровский республиканец, был вынужден сидеть за одним обеденным столом в Красном зале Белого дома с госсекретарем Дином Раском с женой, хореографом нью-йоркского балета Джорджем Баланчиным и контральто Марианом Андерсоном — всех их пригласили на церемонию вручения учрежденной в июле новой президентской медали свободы.

— Я все еще не могу поверить, что это не сон, — снова прошептала Кирстен мужу.

И вправду, все казалось нереальным: гербовое приглашение, полученное ими месяц назад, Восточный зал, заполненный высшими сановниками и гостями, с нетерпением ожидавшими появления президента и первой леди, военный оркестр, возвестивший их прибытие, приветливая улыбка президента, трогательная застенчивость Джеки, приглашение гостей к обеду, бесконечная череда тостов. И вот они опять вернулись в Восточный зал.

— Как ты можешь оставаться таким равнодушным ко всему? — Кирстен искоса посмотрела на высокомерный профиль мужа. — За последние три года они превратили этот дворец в Мекку культуры.

Белый дом и в самом деле превратился в место встреч с великими мастерами искусств. Здесь играли всемирно известные исполнители; в Белом доме проводились все приемы, какие только можно себе представить. И вот сегодня настала очередь Кирстен.

— Неужели же ты не понимаешь, что Кеннеди для Америки — это то же, что Медичи для Италии? Это же наш ренессанс, наш культурный рай, наш…

— Камелот? — с саркастической улыбкой перебил жену Джеффри.

Все знали, что президент каждый день перед сном любил послушать отрывки из мюзикла Лернера и Леви о дворе короля Артура. Джеффри зло подумал о том, уж не представляет ли себя при этом Кеннеди легендарным королем, окруженным благородными рыцарями. Сам Джеффри не испытывал подобных романтических порывов и не доверял людям, к ним склонным.

Кирстен же продолжала настаивать на своем:

— Джеффри, ведь даже испанский виолончелист Пабло Касалс играл для президента после многих лет отказа от выступлений в Соединенных Штатах, правительство которых поддерживало генералиссимуса Франко.

Но на Джеффри ее сообщение не произвело ни малейшего впечатления.

— Тебе не кажется, что согласие такого музыканта, как Касалс, выступить перед Кеннеди кое-что говорит о президенте? — Джеффри зевнул. — Боже, да последний, кому Касалс здесь играл, был Тедди Рузвельт! — При этих словах Джеффри мгновенно поднял голову. — Вот! Вот это был президент!

Кирстен вздохнула. Джеффри был невыносим. И все-таки даже он не мог ослабить душевный подъем, овладевший Кирстен этим вечером. Первая леди творила чудеса с президентским особняком, переделав его из подобия вестибюля большой гостиницы в уютное место демонстрации всего самого лучшего из богатого культурного наследия Америки.

До сегодняшнего вечера Кирстен видела Джекки воочию только раз. В прошлом сентябре Жаклин Кеннеди приехала в Нью-Йорк на концерт, посвященный официальному открытию нового зала филармонии Линкольновского центра. В тот вечер Кирстен играла два произведения Шумана и одно Листа, а немного позже она узнала, что первая леди была так очарована ее исполнением, что распорядилась купить все записи Кирстен.

Сейчас, глядя на Джекки, молчаливо сидевшую между телекомментатором Дейвидом Бринкли и журналистом Артом Бухвальдом, Кирстен почувствовала легкий комок в горле. В великолепном узком розовом платье с высоким лифом от Кассини, густо усеянном бусинами стекляруса, Джекки казалась спокойной и безмятежной. А ведь совсем недавно Жаклин похоронила младшего сына, Патрика Буве, умершего всего через два дня после преждевременных родов.

— Кирстен! — Джеффри слегка подтолкнул жену локтем. — Сейчас по программе должна выступать ты.

Под звуки аплодисментов Кирстен прошла к большому концертному роялю. За обедом Кирстен слышала, как кто-то заметил, что выступления артистов делают честь и гостям, и музыкантам, с чем Кирстен полностью согласилась. Ей оказали честь, пригласив на этот вечер, а теперь она окажет им честь своим искусством.

Для выступления Кирстен выбрала произведения Грига, Шуберта, Шопена и Рахманинова, а вслед за ними, ко всеобщему, а в особенности президентскому, удовольствию — песенное попурри из его любимого «Камелота». Совершенно потрясенная публика трижды вызывала Кирстен аплодисментами, и пианистке пришлось сыграть еще несколько произведений, в число которых, конечно же, вошли и «Отражения в воде» Дебюсси. Только после этого Кирстен отпустили со сцены. Глаза первой леди были полны слез. А в довершение всего сам президент встал и подошел к Кирстен.

— Спасибо вам, моя дорогая, — с известным бостонским акцентом поблагодарил Джон Кеннеди Кирстен, ласково взяв ее за обе руки.

«Что может быть большей наградой?» — подумала Кирстен.

Неделю спустя Камелот умер.

Кирстен навсегда запомнила, где ее застигла трагическая весть. Было три часа дня, двадцать второго ноября. Кирстен ехала в лимузине в «Дрейк-отель» в Чикаго. Услышав, что обычная программа прерывается для важного правительственного сообщения, водитель прибавил громкость приемника, и Кирстен пронзительно вскрикнула. Кеннеди убили. Застрелили, когда они с Джеки ехали в открытой машине по улицам Далласа. За день до этого президент прилетел с женой в Техас, вероятно затем, чтобы уладить разногласия, возникшие между либералами штата и консервативными демократами, и вот теперь, неожиданно, был убит.

Это казалось невероятным.

Кирстен уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Мечта, в которую она только начала верить, была разбита.

Неужели прошла всего неделя с того вечера, когда Кирстен играла для президента в Восточном зале Белого дома? Теперь и то уже казалось нереальным. Чувство потери было настолько ильным, что силы покинули Кирстен.

Кирстен вдруг стало страшно за страну. Ее стал терзать вопрос: была ли это акция одиночки-маньяка или же вся страна заразилась какой-то ужасной болезнью?

В вестибюле «Дрейка» творилось то же, что и в гостиницах всего мира. Все ходили с ошеломленными лицами, кто-то крутил ручку транзисторного приемника, кто-то не отрывал взгляда от экрана телевизора, кто-то в открытую плакал. Незнакомые люди хватали друг друга за руки, не столько чтобы найти утешение, сколько пытаясь услышать ответы на мучившие всех вопросы.

Это событие затронуло всех граждан государства, независимо от их политических убеждений и партийной принадлежности. Убийство Кеннеди походило на кошмар, снившийся одновременно двумстам миллионам людей.

Одна в своем гостиничном номере, Кирстен подобно многим американцам часами просиживала у телевизора.

Неожиданно ей стало невыносимо оставаться в чужом городе. Кирстен неудержимо потянуло домой. К Джеффри. К родителям. Но больше всего к Мередит. Кирстен хотела удостовериться, что ее дочь в безопасности.

Наблюдая, как человек, разбудивший в ней интерес к окружающему миру, на ее глазах уходит в историю, Кирстен захотелось словно одеялом укрыться с головой своим музыкальным прошлым и переждать там, пока боль утихнет и безумие закончится.

— Мамочка, пора играть.

Кирстен отложила в сторону ручку и в замешательстве посмотрела на трехгодовалую дочь.

— Играть? — переспросила она Мередит. — Во что играть, дорогая, в куклы?

— Нет, мамочка, не в куклы.

— Со щенком?

Мередит замотала головкой:

— Нет, не со щенком.

— В повара?

— Ох, нет, не в повара?

— Поиграем в саду?

— Ты опять не угадала, мамочка, ну, подумай еще раз. Постарайся, хорошенько постарайся.