Клодия пригубила херес, а потом, постояв в некоторой нерешительности, быстро допила бокал и поставила его на поднос. Разлившееся по телу тепло заставило вновь свернуться змею кольцом и задремать в своей мрачной темнице. Выдавив из себя свою гостеприимную улыбку, Клодия, взяв Кирстен под руку, повела ее к гостям.

Кирстен просто ненавидела себя. Она постоянно только и делала, что думала о Майкле Истбоурне. И чем больше девушка пыталась бороться с этим наваждением, тем настойчивее в памяти всплывал образ обожаемого человека. Каждое утро Кирстен просыпалась с его именем на устах. Майкл мерещился ей в каждой комнате двух первых этажей, по которым они бродили в тот вечер. Вот здесь взгляды их встретились, здесь он прислонился к перилам лестницы, здесь подхватил ее под локоть… Во время занятий Кирстен чувствовала прикосновение его рук, вспоминала звук хлопнувшей за ним двери и звенящую боль одиночества, испытанную ею тогда. Ночью, закрывая глаза и пытаясь уснуть, она видела лицо Майкла, вдохновенное и прекрасное.

Нервы Кирстен, словно натянутые до предела струны, в любой момент были готовы лопнуть. И если бы не музыка, она сошла бы с ума. С отчаянием безнадежности девушка заставляла себя проводить почти все время за роялем. Теперь ее занятия продолжались не шесть, а восемь часов. Как однажды заметила Наталья, музыка — лучшее средство от всех напастей, надежный друг и союзник в любой беде. Сейчас Кирстен понимала это как никогда. Дни складывались в недели, а она, потеряв ощущение времени, играла, играла, играла. Играла, доводя себя до истощения и блаженной слабости, когда не можешь пошевелить и пальцем. Но и тогда ей не удавалось полностью забыться: Майкл жил с ней в музыке. Душевное состояние Кирстен придавало ее игре столько нежности и острой тоски, что у всех гостей, присутствующих на эффектных и всегда успешных воскресных концертах, на глаза постоянно наворачивались слезы.

Зима сменилась весной, дни стали длиннее, воздух потеплел, и время подобрело. Клодия настояла на том, чтобы они с Кирстен в первую субботу мая сходили на официальное открытие новой выставки Пикассо в Национальной галерее, и одержимая музыкантша неохотно согласилась. С тем чтобы не нарушить график ежедневных занятий, она встала в шесть утра и упражнялась без перерыва до самого обеда.

Перед тем как сесть за стол, Кирстен решила отыскать Клодию. Обнаружив ее и Эрика в кабинете, Кирстен с ужасом застала их за жесточайшей ссорой.

— Я иду наверх переодеться, — остановившись в нерешительности на пороге, осторожно объявила девушка. — Во сколько мы выходим?

— Не знаю, — не обернувшись, бросила в ответ Клодия.

— Но ведь мы идем, да?

— Все зависит от того, как скоро я справлюсь со своей задачей.

— Какой задачей?

— Убью своего обожаемого муженька.

Посмотрев на Эрика, Кирстен попыталась перевести разговор в шутку:

— Надеюсь, столь суровый приговор вынесен не без должной аргументации.

— Она, очевидно, полагает, что с аргументами все в порядке. — Голос Эрика звучал на удивление подавленно. — Обвинения зашли так далеко, что меня называют предателем.

— О-о-о! Это действительно серьезный проступок, — признала Кирстен. — Достоин смертной казни через повешение, не меньше.

— Повешение — слишком легкая смерть для животного, — прорычала Клодия. — Думаю, я лучше запытала бы его до смерти.

— Боже мой, Эрик, что же вы натворили? — уже не шутя, встревоженно спросила Кирстен.

— Боюсь, солнышко, что я как раз-то не натворил, — вздохнул Эрик. — Я не купил Уинфорд.

— Прежде всего ты, вероятно, никогда и не собирался покупать его! — воскликнула Клодия. — Это была лишь хитрая уловка, чтобы заставить меня пригласить в наш дом Майкла Истбоурна.

— Разве я виноват в том, что Роксана продала свой дом в Хемпстеде и отдала деньги отцу? — оправдывался Эрик. — Ты же понимаешь, он вправе распоряжаться своими частными владениями.

— Ах, оставь, — перебила мужа Клодия. — Ты все это время занимался ерундой и лгал. Сперва газета, потом…

— Ты считаешь, что продать газету так просто?

— А твоя дурацкая затея с журналом?

— Меня просто предали, и ты прекрасно это знаешь. Клодия, детка, мне очень жаль. Мне действительно ужасно жаль. Я делал все, что в моих силах.

Эрик подошел к жене, чтобы успокоить ее, но Клодия была вне себя от ярости.

— Ни черта ты не делал, ты, ублюдок. Не прикасайся ко мне! Отойди от меня, черт тебя побери!

Эрик опустил руки и вернулся к письменному столу. Кирстен смотрела на них в ужасе: ей никогда еще не приходилось видеть, чтобы леди так жутко бранилась. Столкнувшись с проявлением дикой ненависти и злобы, она думала об одном — как разрядить обстановку. Кирстен тихо подошла к Клодии и легонько прикоснулась к ее руке:

— Почему бы вам не подняться со мной наверх и переодеться? Я уверена, что, как только мы попадем на выставку, вы забудете об этом доме и…

— Я не забуду об Уинфорде! — Клодия, забывшись, раздраженно отбросила руку Кирстен. — И я не намерена забывать его!

Эрик и Кирстен беспомощно переглянулись.

— Так вы вообще не собираетесь сегодня идти в Национальную галерею? — предприняла последнюю попытку Кирстен.

— Нет, почти уверена, что нет.

— И чем бы вы хотели заняться вместо этого?

— Чем бы я хотела заняться и чем я займусь на самом деле — две совершенно разные вещи. То, чем я хотела бы заняться, к сожалению, выходит за рамки закона, но то, чем я займусь, — нисколько.

— И что же это будет? — поинтересовался Эрик, на обеспокоенное лицо которого вернулось подобие улыбки.

— Пойду к себе в комнату и от души наплачусь.

Кирстен хотела было последовать за расстроенной Клодией, но Эрик отрицательно покачал головой.

— Лучше ей побыть в одиночестве, солнышко. Боюсь, что огорчил ее, обидев как никогда в жизни. Видит Бог, я того не хотел.

Клодия провела в своей комнате всю оставшуюся часть дня и даже отказалась выйти к ужину. Ночь не принесла обитателям дома ни малейшего облегчения. Казалось, должно случиться нечто ужасное. В воздухе витало беспокойство, раздражение и тревожное ожидание. Тем не менее с первыми же лучами солнца все облегченно вздохнули. Вначале перемены заметили горничные: на месте всех акварелей с изображение Уинфорд-Холла зияли пустые пятна, вернее, более яркие квадраты обоев. Картины исчезли. Выносившая мусор Мэг обнаружила пропавшие полотна в большом металлическом мусорном ящике — рамы разломаны, сами акварели искромсаны на тысячи мельчайших кусочков.

— Скажи мне, солнышко, — оторвавшись от газеты, Эрик смотрел на Кирстен одним из самых своих непонятных взглядов, — что ты знаешь о «Вигмор-холл»?

Отложив книгу, Кирстен подтянула коленки к подбородку и улыбнулась.

— Это легко, — сказала она, вспомнив, что такими вот небрежными вопросиками славился ее школьный историк, мистер Вайдмен. — Это концертный зал на Вигмор-стрит, у него великолепная акустика, внутренний интерьер отделан мрамором и алебастром. В «Вигмор-холл» дал свой первый в жизни концерт двадцатишестилетний Артур Рубинштейн.

Эрик довольно улыбнулся.

— Все верно, — закивал головой он, заговорщически подмигивая сидевшей рядом с ним на диване Клодии.

Клодия понимающе усмехнулась в ответ. Временами казалось, что тогдашней ужасной ссоры между ними вовсе не было — их отношения, как всегда, отличались теплотой и простотой. К тому же никто в доме даже и не упоминал об уничтоженных акварелях. Пустые места на стенах постепенно заняли картины, приобретенные на аукционах «Сотби» и «Кристи».

— А как бы ты отнеслась к возможности обставить господина Рубинштейна на четыре года? — продолжил свои расспросы Эрик.

— Простите?

— Эрик пытается выяснить, ходя вокруг да около, дом гая — не поднимая глаз от своего рукоделия, вступила в разговор Клодия, — как бы ты отреагировала, если бы тебе предложили выступить в «Вигмор-холл».