Жить дальним будущим — тоже. Почти каждому осталось пожить как минимум 10 лет. Многим осталось, страшно сказать, лет 50. Глобальный ресурс. Феерический. Можно успеть главное — стать другим. Видеть сегодняшнее звеном волевой цепи. Листать это будущее, замирая где-то на 522 странице, в 2025 году.

Но обстоятельства жизни, заставленной с пола до потолка всякой дрянью, толкают жить недавним прошлым — пережевывать сегодняшний-вчерашний день. Проектировать завтрашний. В лучшем случае, проектировать до конца недельный деловой цикл. Ну месячной. Там всегда много срочного. Думать о том, как закрыться по всему срочному к концу недели (месяца).

В общем, три способа забавно прожить жизнь.

И два способа спустить ее в унитаз.

Если счесть простое отсутствие нулевым состоянием, то в жизни наберется изрядное количество отрицательных. Простейший тест: «вы хотели бы уснуть без снов, и проснутся, когда это кончится?». Через день, год, десять лет? Многие люди явно захотели бы переспать свою болезнь, легкую простуда вряд ли, а вот температуру 39 градусов — наверняка. Переспать тюремное заключение, хоть 20 лет. Кому-то переспать похмелье. Кому-то одиночество. Кому-то нищету. И что? Да ничего. По определению, все это состояния, для данного конкретного человека именно — хуже смерти. Смерть это ноль в балансе. А это в минус. За то, чтобы списать минус, можно заплатить и кое-чем из плюса. День ко дню, и наберется. Хотим списать 17,5 лет, которые хуже смерти — почему бы не выдать кое-чего инстанции, которая за это взялась (предоставляет ли Мефистофель такую услугу, интересно?). Например, уплатить еще 12,5 лет времени, к которому нет претензий. А что, нормальный курс.

Ну и сколько мы живем на самом деле?

Личный критерий раздела высокой и низкой литературы — «можно ли по мотивам этого текста написать ученое эссе?». Поскольку в постмодерне эссе можно написать и про кучу навоза, уточним: написать так, чтобы произведение было не только «знаком чего-то там», но и собеседником с правом голоса, чтобы общение с ним шло, как минимум, на равных. Быстро видно, что по мотивам Пруста — легко. Ну и по мотивам Пелевина, в общем, тоже. И видно, где нельзя. Вообще, «высокий литератор» имеет перед собой в работе по сути академическую предметность. Он про то же самое, что и философы, богословы, психологи, историки. Средства другие. Проигрывающие в точности, выигрывающие в наглядности. Всегда же наглядно, когда на картинке поясняют. В некоем роде высокая литература — расширенная метафора академического дискурса. Людей можно сажать за один стол, круглый ли, квадратный. Это коллеги. Ну и низкая — это рассказывание историй. Высокая тоже рассказывает истории, но там истории это средство, носитель содержания, а не оно само.

Да, уточним: умная литература не подразумевает, что герои заняты тем, что излагают друг другу умные мысли. Иначе — зачем проза-то? Если главное сугубо эти самые мысли, то надо писать не роман, а статью, или пост в ЖЖ.

Вот говорят, критерий поэзии, отличающий ее от рифмованных строк: это невозможно пересказать в прозе без потери смысла. Аналогично с критерием прозы: это невозможно расщепить на серию не художественных высказываний без потерь.

Мне вот кажется: не следует принимать деньги, почести и прочие плюшки от людей и групп, не являющихся для тебя референтными. По крайней мере, при возможности выбора. Бог знает, почему. Ответим уклончиво: карма целее будет.

Как минимум, не хорошо врать и обманывать. Принимая что-то из рук кого-то, ты как бы его вассал. Хоть немного, но так. По человеческим понятиям так. Если это не референтная группа, то их придется предать, не так ли? Не то, чтобы смертный грех, но это не гут.

Как сейчас понимаю, именно из этих соображений не пошел тогда, давно уже — защищать диссертацию. Понятно, что это формальная плюшка. Но в неких ситуациях — полезная плюшка. Можно было. И не такие, как я, ходили по это дело, и возвращались.

Нет, у меня была омерзительная диссертация. Лучше, чем писались и защищались на моих глазах в среднем, но омерзительная. Написанная, по большому счету, молодым варваром. Который ничего не читал, но что-то подумал. И чешет правое ухо большим пальцем левой ноги, потому что руки растут вообще не оттуда. Ну, например, высунув язык, переоткрывает в свои 24 года понятие «отчуждения», а потом узнает, что велосипед изобретен — есть гегельянская традиция, много чего есть. Но не переделывает. Варварам же не стыдно.

Ее важное отличие состояло все же в том, что там была попытка мышления. Варварского, конечно. Оно тут же забивалось любованием собой, разумеется, а как еще? Но все-таки. Попытка. Была.

По гамбургскому счету, на третьем курсе российской аспирантуры я как раз дозрел до того, чтобы поступить на первый курс философского факультета. Настоящего, разумеется. Которых сейчас в мире, может быть, вообще нет, и точно уж нет в России. Но где-то и когда-то были. Может быть, льщу себе, но кажется — дозрел. Отставание на восемь лет от нормального человека, в общем.

Что выгодно отличало меня от совета, отставшего не на восемь лет. В Университете я был бы студентом первого курса. Эти же доктора наук, по тому же счету, были бы там вахтерами. Не все такие. Но довольно, чтобы стало страшно. Тогда еще. Кто видел — знает.

И проходить инициацию в стойбище к старым варварам я так и не прибыл. «Вот вырастешь, и станешь как мы». Лучше не вырасту.

Одной плюшкой меньше.

Но чем-то все-таки больше.

Если как-то определять средний класс, то я бы делал это не количественно, с энной суммы месячного бабла, или пассивного дохода, или состояния. Если смотреть на людей, прежде всего, как на существа, которые что-то делают или не делают, я бы метил по типу мотивации. Нижний класс тот, кто работает только за деньги. Средний класс, кроме денег, работает за что-то еще. «Вы продолжили бы делать то, что вы делаете, более чем на 50 %, если бы ваши деньги вам платились независимо от того?». Средний класс, в таком определении, должен быть маркирован по ответу «да». То есть это маркировка по типу человеческого достоинства. В некоем смысле менять свое время на сугубые деньги, без кайфа, смысла, ценности — отчаянная проституция, и оправдана лишь нуждой.

Можно спросить чуть по-другому. «Не западло ли было бы заниматься этим сыну лорду, все материальные проблемы которого уже решены посредством ренты?».

Ну и видно, что политиком — не западло. Офицером. Священником. Профессором. Литератором. Много кем можно.

Ну а кем-то западло. Не будем говорить, кем — чтобы никого не обидеть. Тем более что это легко домыслить.:)

В каком случае говорится «да»?

Нынешние социологи как-то повадилось разбивать страты сугубо по деньгам, а это неверно. Забывают про власть, известность, авторитет, связи. Так вот, деньги платят даже последнему батраку. А «да» в ответ на наше вопрошание говорится, если к деньгам прилагается что-то еще. Влияние на людей, обычно. Понятно, что у офицера несколько иное влияние, чем у писателя, и на иных людей — ну и что? Священник и разведчик сроднены по факту неденежной компоненты, собственно, и поднимающей над уровнем сколько угодно оплаченных и насыщенных ширнармасс.

Цитировал уже, наверное, и не раз, определение Пятигорского: «личность — это способность в рефлексии отнестись к своему сознанию как к чужому, вообще как к объекту». И вот если в человеке это хоть немного поставлено, он переходит в какой-то иной класс. С ним можно о чем угодно. Не обязательно непременно тереть за умное на мелкой философической терке. Можно за любую дурь. О погоде, о водке, о домашних котах и общих знакомых. И, наоборот, симметричное к тому тяжелейшее испытание: с патентованными идиотами, не имеющего малейшего знания о своем незнании, быть вынужденным обсуждать что-то «высокое», или там «глубокое». Впрочем, данный тип идиотов — который тянется ввысь да в глубь, будучи абсолютно лишен инструментов для копания и летания — в земле русской, по моим наблюдениям, переводится. Остается более простой тип идиотов, которым приятно беседовать только за идиотское. В каком-то смысле с ними проще, в своем родимом дурацком они, может быть даже, не такие уж дураки…